Дина Рубина - Вот идeт мессия!.. Страница 79

Доктор посмотрел на нее и подумал с тоской: «Все опишет, стерва!» – а вслух бодро сказал:

– Ну, что ж, полиция, мигалка – синий свет. Старые евреи могут греть с балконов свой геморрой…

Сева между тем ввинтился в самую настоящую депрессию. Он ходил от одного к другому и жаловался на совершенно невозможную жизнь, на невозможность продолжать эту собачью жизнь.

– На хрена мне танкер, мать еття? – допытывался он. – Все равно все сдохнем!

С ним все соглашались.

Вообще-то многим из присутствующих перестала нравиться ситуация на террасе. Кое-кто из гостей покинул общество, не желая давать показания полиции. А в том, что аборигены, уж конечно, полицию вызвали, никто не сомневался.

Шел первый час ночи. Неуемный близнец-пиротехник одну за другой подбрасывал высоко в воздух какие-то, похожие на ручную гранату, предметы, они рассыпались в небе сине-красными брызгами, чем-то напоминая цветы на полотнах пуантилистов, а потом черной бомбой валились в овраг, где страшно рвались. Клубы дыма поднимались со дна оврага, причудливо свиваясь в неприличные фигуры. Когда над головой художника, мужа писательницы N., проплыли фигуры двух собак в недвусмысленных позах, он отметил, что искусство пиротехники со времен его детства достигло значительных успехов.

В пьяной эйфории пиротехник Тиша выкрикивал Таньке в лицо ошметки каких-то цирковых реприз, тянул ее к себе и объяснял, как им будет хорошо, если она «составит компанию». Близнец-миллионер хватал ее за руки, мрачно что-то бормоча, очевидно тоже про компанию. Несколько раз он лягнул ногой брата-пиротехника.

– Сейчас подерутся, – сказал Фима, – смотри, а ведь близнецы обычно дружат.

Какое там дружат! Они уже набычились оба, и каждый тащил Таньку к себе.

Следовало что-то предпринять. Женщины уже сбежали с террасы. И только Ангел-Рая повела себя странно. Она отошла к дальнему краю террасы, повернулась к обществу спиной, лицом же обратилась к Иерусалиму и застыла, замерла. Сзади можно было принять ее за отрешенно молящуюся. Всем видом она показывала, что не желает иметь ко всей этой мерзости никакого отношения.

Загремел битой посудой опрокинутый пиротехником пластиковый стол.

– Все! – отрезал Рабинович, отодвигая стул с дороги. – В моем доме! Я их миллионы воткну им сейчас…

Но ничего уже не надо было никуда втыкать – близнецы ринулись мутузить друг друга, как голубчики. Причем сразу выяснилось, что один сейчас убьет другого, так как дерется не в пример лучше брата. Пиротехник дрался – как на скрипке играл: виртуозно и вдохновенно. Миллионер в основном пинал его ногами, но уже два раза упал, и ясно было, что в третий раз не поднимется.

Летали стулья, два вообще улетели в овраг, близнец-пиротехник подтаскивал за шиворот близнеца-миллионера к низкому бортику террасы и спрашивал: «Хошь туда? Хошь туда, пидор?»

– Да, – уважительно проговорил Фима, – из близнецов всегда один крепче другого. Интересные ребята.

И тут заверещала трубка радиотелефона, лежащая на подоконнике распахнутого окна. Сашка подскочил к окну и схватил трубку. Полиция, мелькнуло у него.

– Сашенька! – раздался в трубке спокойный и нежный голос Ангел-Раи, который невозможно было спутать ни с каким иным. – Вот теперь пора. Развезите их в разные стороны, мась!

И Рабинович вместо того, чтобы заорать дурным голосом – а он, не отрывая от уха трубки, безумным взглядом уперся в спину Ангел-Раи, молчаливо стоящей на краю обрыва, – вместо того, чтобы сойти с ума, спросил тупо:

– А – как же?..

– Он дал пятьдесят тысяч.

– Как?!! Когда?!!

– Ну… потом, мась, потом. Сейчас оборви это безобразие, прошу тебя. Сил нет.

Сашка с Доктором, Фимой и депрессивным Севой с трудом оторвали пиротехника Тихона от полумертвого Мироши, погрузили в Севин «понтиак», и тот помчал пиротехника куда-то отсыпаться. Сопровождать до гостиницы миллионера Мирошу, избитого и тяжелого, как куль цемента, который Сашка купил для ремонта террасы, отмыть его и уложить в постель вызвался добряк Фима.

– Не задерживайся, Васенька! – неслось ему вслед.

Минут через пятнадцать на террасе остались только Рабинович с верным Доктором, никогда не бросающим друга в беде.

Они и сами с трудом держались на ногах. Но сообща подняли стол и стулья, Сашка даже принес веник с совком и, тяжело кряхтя, подмел пол.

– Сколько закуси! – с горечью проговорил он. – Салаты, мясо, рыба! Гудеть бы и гудеть, как люди… Доктор, все-таки люмпен, он и с миллионами – люмпен, а?

– Может, мясо обтереть? – предложил Доктор. – Сдуй с него пыль.

– Ты что, а микробы?

– А ты и микробы сдуй! Верь мне, я доктор.

– Смотри, а бутылки-то: ни одна не разбилась! Давай выпьем. Черт, ни одного бокала целого… Подожди, я кружки принесу…

Они выпили, посидели в тишине, закусывая квашеной капустой, найденной в холодильнике. В свежайшем просторном воздухе ночи слезились и перемигивались холодные голубые огоньки в окрестных арабских деревнях.

Рабинович вдруг вспомнил про ангельский голос в трубке радиотелефона и, навалившись грудью на стол, прошептал:

– Доктор… слушай… а ведь Ангел-Рая…

– Ну?

– Знаешь, кто она?

– Директор… этого… – Доктор напрягся, но сразу махнул рукой, – да всего!..

– Нет, старик, не-ет! Ангел-Рая… – Сашка подался еще вперед, навалился на миску с квашеной капустой и страшным шепотом сказал:

– Ангел-Рая – Машиах!

Доктор неподвижно и внимательно смотрел на Рабиновича блестящими глазами.

– Баба – Машиах?! Ты сбрендил! Я тебя в психушку упеку.

– Машиах, Машиах! – настаивал Рабинович. – Царь иудейский. Царица.

– Царица – да, – согласился тот. – А Машиах – нет. Верь мне, я доктор…

На горизонте, над невидимой во тьме Масличной горой и горой Скопус висело длинное веселое облако электрического света. Это мерцал и радовался огнями Иерусалим. И небо над ним, подсвеченное бесчисленными желто-голубыми фонарями, было как светлое дрожащее облако, привязанное миллионами нитей к этому, единственному на Земле, месту.

Доктор и Рабинович посидели бы еще чуток и разошлись спать, довольные друг другом.

Но, видно, испытания этого вечера, вернее, этой последней, перед Судным Днем, Ночи Трепета не были исчерпаны.

И в тот момент, когда, разлив себе по последней, они поднесли ко ртам кружки, столб пламени и дыма – отнюдь не библейский, заметим, и далеко не пиротехнический – встал из оврага, взметнулся над террасой и заметался – куда бы податься, как бы перевалить через бортик, дотянуться до деревянных дверей и окон.

Секунды две пьяные и сонные Доктор с Рабиновичем завороженно глядели на этот огненный фонтан.