Аркадий Вайнер - Петля и камень на зелёной траве Страница 72

Тяжелым деревянным ударом по затылку бросили меня на пол, и я видела снизу, как перепрыгнул через пустой стол врач Николай Сергеевич, и он висел какое-то время в воздухе надо мной и его желтый веселый оскал разыгравшегося беса падал на меня бесконечно долго. И рухнув – дал короткую, секундную передышку спасительной тьмы беспамятства, заслонившего, как черной шторкой, кошмар моего убийства.

Я слышала, как хрипло дышал доктор, как он зло сипел санитарам – «Ослы!… что вы делаете!… да не так!… дай вязку!… я сам!… вяжите ее „ленинградкой"!…»

И снова пришел мучительный свет, я видела – они крутят меня не веревкой, а толстым фитилем от керосиновой лампы. И я еще не верила, что мое тело слабее лампового фитиля,– я бешено билась и рвалась у них в руках, и глохла от их сопения, приглушенного злого мата, от треска разлетающегося на куски платья, падающих стульев и собственного вопля. Где же Шурик? Алешенька, где ты? Почему вы все покинули меня в этот страшный час?

Господи Великий на Небесах! За что? Видишь ты, что со мной делают? За что?

У меня вдруг сильно потекла кровь изо рта и боль в плечах и лопатках стала как пламя. И силы ушли из меня. Они связали мне локти за спиной. Локоть к локтю. Это и есть, наверное, «ленинградка». Сейчас суставы сломаются. Дыба. Бандиты.

Запыхавшийся врач сказал над моей головой:

– Сделай ей аминазин, а ты гони сюда психовозку…

Я слышала, как мне задирают обрывки платья, стягивают трусики. Палящая яростная боль. Последним напряжением хотела ударить доктора ногой, но все тело ниже поясницы отнялось. Со мной покончено. Падаль для психовозки.

И сквозь клубящийся багровый туман доносился до меня сиплый задушенный крик Эйнгольца. – У-ла-аа-а… Я… я-я… здесь…

Я лежала, уткнувшись лицом в паркет, и подо мной натекала ровная маленькая лужица крови изо рта. Потом рядом грохнулись носилки, меня боком перекатили на них и понесли.

В коридоре я увидела Шурика – его прижимали к стулу, верхом сидели на нем – милиционер и человек в таксистской форме. Качнуло носилки, я чуть приподняла глаза и по чугунной посадке головы таксиста вспомнила – это счастливо подвернувшийся шофер около моего дома. Он – для верности – и привез меня в западню. Спасибо тебе, добрая женщина Сурова: ты еще не знаешь, что за все в жизни надо будет заплатить.

Заплакал горько, бессильно забился в руках шпиков Шурик, пронзительно крикнул:

– У-л-аа-а-а! Лю-би-мая! Что они с тобой сделали!

Но меня уже быстро проволокли через серый подслеповатый коридор с негорящими диапозитивами, рекомендующими, как лучше сохранить нам психическое здоровье, мелькнул плакат «Не вступайте в случайные половые связи!», и уже – затхлый смрадный подъезд. Повернули направо – не на улицу, а через черный ход – во двор. Разверзтое жерло санитарного автобуса, с хрустом колесики носилок вкатились по рельсам, заревел мотор, попрыгали по своим местам бандиты, сумасшедший врач оскалился мне:

– Ну, я же говорил вам, Суламифь Моисеевна, не надо волноваться, успокойтесь! – повернулся к шоферу: – Все, поехали…

Закрашенные белилами окна, гудящий сумрак. Разламывающая на куски ужасная боль, все в голове путается, оцепенение. И доносится сквозь стеклянную вату в ушах голос зубастого вурдалака, докладывающего по радиотелефону:

– Скорая психиатрическая? Говорит Шестая бригада. Да-да. Спецнаряд выполнен…

36. АЛЕШКА. РЕВИЗИЯ

В зале появился Серафим. Орлиным взором окинул ресторан, заметил меня, подошел.

– Здорово, Алешка. Ты чего тут?

– Жду Антона.

– А он уже прибыл с курорта?

– Нет, я у тебя тут поселюсь, пока он из Сочей приедет.

Коричневое, твердое, как кора, лицо Серафима пошло добрыми морщинками.

– Шутишь все, писатель. Обслуживают нормально?

– Да вроде.

Серафим позвал официантку:

– Дашь сюда две сметаны и охотничьих колбасок. Служебных.

«Служебными» у него называются особо изысканные или чрезвычайно высокого качества яства, которыми он потчует только избранных. И уж если он велел принести сметану, значит это будет что-то неслыханное. А про охотничьи колбаски все уже начали забывать – так редко они появляются. Закусочка к пиву – объедение!

– Спасибо тебе, Серафим, за наше счастливое детство, – обронил я. – Как поживаешь?

– Да ничего, вроде. Вчера вот пошел, рискнул на бегах.

– И что?

Серафим довольно ухмыльнулся:

– Угадал разок.

– Приличная выдача была?

– На мурмулеточку хватит.

Судя по его довольной роже, Серафим скромничает: хватит, наверное, и на пару срамотушечек тоже. Ему на бегах знакомые жучки подсказывают номер, и Серафим играет помаленьку, но наверняка.

– Присядешь, Серафим? – пригласил я.

– Не, у меня люди. Пообедаете, заходите ко мне, угощу, – сказал Серафим и понес свой громоздкий остов на выход.

Я налил себе пива, захрустел «охотничьей», оглядел соседей. Красноносый хрен в мятом пиджаке рассказывал своим друзьям: -…так вот, заходит один еврей в кафе…

– Здорово, братишка! – на мое плечо опустилась теплая тяжелая ладонь Антона, который незаметно подошел сзади.

Я вскочил, мы обнялись, и я заметил, что лицо Антона, несмотря на загар, было бледное и какое-то непривычно растерянное. А он старался казаться веселым.

– Садись, Антоша. Рассказывай…

Я налил нам пива. Он прихватил губами плотную, белую, словно мороженое, пену, сделал несколько глотков, мощных, глубоких, окинул взглядом наш аппетитный стол, сказал рассеянно:

– Один фокусник, иллюзионист, гастролировал в Ялте. Только расположился на сцене со своими чудесами – глядь, билетерша вышибла из зала его ассистента, он, понятно, без билета был. Ну, и остался этот фокусник как без рук – ни один иллюзионист без ассистента в зале работать не может…

Антон налил водки, чокнулся со мной, выпил, без интереса закусил.

– Это ты к чему? – спросил я осторожно.

– Это к тому, что пока я был в отпуске, Леву Красного отстранили от работы. Временно…

– За что? – удивился я.

– Не «за что», а «почему». Давай-ка, выпьем еще по одной, – Антон снова разлил водку, и мы выпили. – Пока я отдыхал, в моем Управлении назначили глубокую ревизию. Копают насквозь: как идут работы, выполнение плана, качество, количество. И, между прочим, интересуются – почему именно эти дома, а не другие, поставлены на капитальный ремонт, и кому, в каком порядке даются квартиры…

– Так… Но ведь такие вещи, мне кажется, делают именно при участии начальника?

– Вот именно! И то, что они обошлись без меня, – плохой знак.

– Выходит, они в первую очередь под тебя копают?

– Выходит, – уныло кивнул Антон. Вяло пожевал миногу, запил пивом. Официантка принесла суп, мы выпили еще по одной перед солянкой, и соляночка эта, очень свежая, аппетитная, имела вкус горечи и страха.

– Чья же это работа? – поинтересовался я.

– Есть некий хмырь в горсовете, Ясенев, зампред. Он, я заметил, давно на меня косится. Я выгнал с работы одного проходимца, а оказалось – его человек.

– Может быть, имеет смысл, как говорится, выяснить отношения? – предложил я.

Антон снова улыбнулся:

– Понимаешь, Алешка, в нашем деле так: хорошие отношения выяснять нечего, а плохие не стоит.

– Понятно, – кивнул я. – Так почему же все-таки Красного отстранили?

– Ревизоры как-то очень четко вышли на несколько подозрительных случаев. Ну, в смысле предоставления квартир гражданам. И все их оформлял Красный, – Антон рывком отодвинул от себя тарелку, добавил хмуро: – Короче говоря, я эти случаи знаю и сам их санкционировал.

– Значит, не ты один их знаешь. Кто-то еще их знает и вывел на них ревизоров. Так, нет?

– Конечно, так. Гниломедов, мой местоблюститель – падло! – их и вывел. Он мне признался. Я как приехал – сразу к нему. Он покрутился, потом мямлит: «Антон Захарович, я иначе не умею, я правду в глаза говорю». Я ему: «Не-ет, ты ее на ухо шепчешь… Это другое совсем…» – Антон сморщился как от зубной боли, махнул рукой. – Да что толку…

– А какой ему смысл – Гниломедову-то?

– Он, дурак, думает на мое место сесть. Пора бы при его стаже знать, что замы начальниками не становятся никогда. Особенно такие интеллигенты, как он. По сю пору слово «грамотно» через два «м» пишет… – Антон в один глоток выпил рюмку, со злостью, хрустко перекусил редиску, будто попал под его крепкие зубы сам Гниломедов.

– Ну, а в чем эти случаи заключаются? Какой там криминал?

– Сложная история, – Антон отвернулся, долго молчал, потом накрыл мою ладонь своей лапищей, вперился в меня ястребиными, чуть на выкате зелеными глазами. Тяжело вздохнул: – Понимаешь, братишка, ты ведь у нас человек чистый, можно сказать – не от мира сего, не хотел я тебя без надобности посвящать.

– Давай без предисловий, – перебил я. – Я ведь не сомневаюсь, что ты сиротский приют поджигать не станешь.

– Не стану, – согласился Антон. – Но все ж без предисловий мне не обойтись. Я оправдываться не собираюсь, весь я в дерьме по собственной милости.