Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё Страница 6

— Так я ж не вожу.

— Ты главное погрузи, они сами водят.

И ударил по газам…

И минут десять ещё мы слышали его время от времени протяжные сигналы.

Потом стало тихо.

Ждать и догонять… Особенно ждать…

Так всегда: что достаётся, то и особенно.

Мы сидели и тупо пялились на дорогу, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук оттуда. Звуков не было. Молчать становилось невмоготу.

— Сейчас приедут, — уверенно заявил я, — селезёнкой чую. Давайте собираться.

— Да чего тут собирать, — фыркнул Тимка. — Вместе потом и…

— Дядька чего велел? Вот и вперёд!

И, подавая пример, принялся складывать стульчики. Тим тоже нехотя поднялся, схватил одно из покрывал за углы и резко стряхнул с него посуду и прочее.

— Ты совсем уже? — вскипела Лёлька. — Собрать надо, а не разбрасывать.

— Ну и собирай.

— Ну и буду.

— Ну и вот.

— Тима, Лёля… — не выдержал я. — Ну зачем вы? Давайте быстренько всё упакуем — глядишь, и время скоротаем, да?

— А я о чём, — Шпана Валентинна методично опорожняла и рассовывала по сумкам миски.

Парень ничего не сказал, но сменил гнев на разум и поплёлся вытряхивать мангал.

— Еду с собой забирать или как? — спросила Лёлька.

— Чёрт её знает, — я действительно соображал туго. — Вываливай, что ли… Или в пакет какой, а по дороге избавимся…

— А тут водка ещё осталась…

— Ну и завинти пока.

— Да крышки нет. Ладно, щас, стоймя как-нибудь пристрою…

— Момент, — тормознул я. — Стаканчик где?

Она поглядела на меня не без укоризны, но бутылку всё же протянула. И стаканчик подала.

— И мне малёха, дядь Андрюш, — донеслось от костра.

— Другой разговор!

И замявшаяся на миг Лёлька запустила руку в сумку и выдала ещё один пластиковый аршин…

Спустя полчаса ничего не изменилось. Разве потусклее чуток стало и попрохладней.

И потревожней…

Лёлька пыталась дозвониться до отца. Абонент не отвечал или находился вне — чтоб им подавиться этой формулировкой! — зоны доступа.

— Он сказал садиться и уезжать, — напомнил я.

— А они? — возмутился Тим.

— Что предлагаешь?

— Ехать. Но не домой, а за ними.

— А если…

— Что — если?

— Не знаю, Тим. Не знаю…

— Ну и нечего тогда!

— А если туда нельзя?

— Что значит нельзя? Опять селезёнка?

— Вы чего меня пугаете, — вклинилась Лёлька.

Действительно: два дурака — старый и малый: льзя-нельзя. Ничего же ещё не случилось.

— План такой, — предложил я, — сейчас едем до хаты, отвозим Лёлю, потом возвращаемся сюда и…

— А я чего? Одна там сидеть буду? В пустом доме? Ждать, что и вы пропадёте, так, что ли?

— Лёля, мы мужики, — я пытался заполучить племяша в союзники, — нам тут без тебя спокойней будет…

— А папка, значит, не мужик?

— Ну при чём здесь…

— А притом что никуда я не поеду. У меня все там, — и кивнула в неопределённость.

— У меня, кстати, тоже, — хмуро вставил не поддавшийся на подкуп Тим.

— Ну давайте сидеть и ждать, — ничего креативней я предложить не мог.

— Да хватит уже ждать. Я вот сейчас пойду и сама посмотрю, что там не так. Мы — пойдём и посмотрим. Это дорога. Ясно? Уйти с неё можно, а уехать нет.

— Отец же сказал, что эта дорога тоже в Шивариху…

— Вот только хитрить не надо, ладно? Они туда ушли, и я туда пойду.

И встала и пошла. Просто встала и просто пошла.

— Й-ёлки! — вскочил Тимур. — Стой, слышь? Я с тобой…

Меня они уже не замечали.

На их месте я и сам бы давно перестал обращать на меня внимание. Горе-командир. Страус обделавшийся…

— Да погодите вы! — гаркнул я вдогонку. — Не отпущу я вас одних!

— Ну, годим, — откликнулась Лёлька и остановилась. И Тимка послушно замер рядом как вкопанный.

Мне — разрешили, и я кинулся догонять…

3. Чудесатости, как они есть

Лес был как лес. Что там, что здесь, что везде — живой и неживой. И какой-то теперь не очень гостеприимный. Километра через полтора нам попался выблекший щит с классическим призывом беречь зелёного друга от пожара.

— Да чтоб он вовсе сгорел! — пробурчал Тим, и эти слова стали первыми и последними на всём пути.

Говорить было не о чем. Песчаная дорога петляла, что трасса для велокросса. Следы различались отчётливо, и мы двигались по ним, как сказочный дурак за ниткой чудесного клубка, или что там его вело…

Взоры были до того запрограммированы на машину, что сиди сейчас наши мирком на обочине и не окликни нас почему-нибудь, мы промаршировали бы мимо. Я не мог отделаться от мысли, что не они потерялись, а мы. И теперь уже окончательно. Как в лесу…

Есть в великом-могучем удивительно ёмкое слово: смеркалось. Десять букв, и ничего объяснять не надо. Так вот: вокруг начинало это самое смеркаться. Не темнело ещё, но краски постепенно блекли. Хвоя поголубела, а песок под ногами и даже воздух посерели. И как-то заметно попромозгло. Было совершенно понятно, что движемся мы медленнее джипа, и брести так можем до ночи, и гарантии, что нагоним, никакой. И я уже сдерживался от желания оборать упрямцев, как вдруг — а попробуйте-ка без вдруг? — за очередным поворотом в просвете между стволами нарисовался силуэт «Ниссана».

И всех троих тут же одолела оторопь.

Даже Лёлька — не закричала, не бросилась к машине — с минуту, наверное, не то прислушивалась, не то принюхивалась. Да и было к чему: от мирно стоящего посреди дороги авто веяло терпкой тревогой.

Из оцепенения вывела спланировавшая прямо перед лицами сова. Едва не заехав мне в морду крылом, она уселась на ветку напротив, уставилась на нас круглыми глазищами, хлопнула ими картинно и сделала классическое «У-у!» — как если бы это была никакая не сова, а обернувшийся совою Володька…

— Пойду погляжу? — скорее спросился, чем предложил Тим.

— Вместе пойдём, — шёпотом скомандовал я.

И мы двинули. Напрямик, стараясь не хрустеть тем, что под ногами. Но чем ближе подбирались, тем сильнее колотилось в груди и клокотало в горле.

Это было самое настоящее дежа вю: одинокий джип на безлюдной просеке, приоткрытая дверь, и шагов с десяти хорошо различим недвижный силуэт за баранкой. Я подхожу, заглядываю — Валька. С раскроённым ко всем чертям черепом. И всюду кровь… И совсем как Егорка давеча, я схватил Лёльку за руку. И то ли мой мандраж передался ей, то ли девчонке и своего хватало — почувствовал, что долбит обоих.

Боже мой, ну почему я всегда, всю жизнь, в самой невинной ситуации тут же предполагаю непоправимое? Редактора молчат — догадались, что графоман и ничтожество, и навеки вычеркнули из списков живущих. Любимая трубку не берёт — на пьянь в подъезде нарвалась, и нет у меня больше любимой. Свет отключился — по всей стране началось…