Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2012) Страница 58

Вот и вишен почти не осталось

В детской миске, где стёрлась эмаль.

Не спеши, пораскушивай малость —

Уж на что, а на это не жаль

В наползающих сумерках жизни,

Допоздна шелестящей в саду.

Соком вымажись, мякотью брызни,

В темноту оступись на ходу.

Острый воздух разгара сезона,

Как дразнилка, дрожит на губах.

Если помнишь: “Держи фармазона,

шито-крыто, бабах-карабах”.

И бессмысленным счастьем пострела,

Обожателя абракадабр —

Чёрной ягоды спелое тело,

Юной ночи нечаянный дар.

И по дну оголённому шаря,

На подушечки пальцев дыша,

Улыбнётся прощально и шало —

Дескать, вишня была хороша,

Пустяки, что не выдался случай

Задержаться на этом пиру

С тёмной радостью, сладостью жгучей,

Чутким сном в грозовую жару.

*       *

     *

Стишок учи, мотай на ус

бенгальских вспышек, женских бус

все нити и оттенки.

А следом — крибле-крабле-бумс! —

и тень растёт на стенке.

И выговаривай слова

в настенный плоский мир, сперва

во весь серьёз не веря:

сердитый ангел ли, сова,

сырая грива зверя?

Огня кривые языки?

Чело всклокоченной реки?

Обрывки листьев в стужу?

Тоска оскоминой строки.

Горючий взгляд наружу.

Там снег седой, судок с едой

висит, как месяц молодой

в оконной окантовке.

И всё бубнишь как заводной,

пока грозят потоки

бесшумных сумеречных сил,

как липкий дым, упрямый ил,

накрыть гостей и ёлку,

как будто кто приговорил

к утечке втихомолку

смолу ствола, задор отца,

дозор созвездия Стрельца,

затею жить на свете

четырёхлетнего чтеца

на драном табурете.

*       *

     *

Увы, твои мальчишьи сходки,

пацанство, глупое кино,

запасы вымысла и водки

вчистую кончились давно.

Перевелись — и бога ради —

всё глуше даль, наглее близь.

Перепились седые дяди

да и по норам разбрелись.

Бушует пагуба разъятья,

что ржавый ясень на ветру.

И если ясельные братья

проснутся завтра поутру,

припомнят дом и дым над крышей,

пустые сны, былые дни,

всё невесомей, горше, выше —

и там созвездия одни.

Родео

Мазурова Анна Игоревна родилась в Москве, окончила Институт иностранных языков. Прозаик. Работает переводчиком. Печаталась в журналах “Знамя”, “Октябрь”. Живет в США. В “Новом мире” публикуется впервые.

В 1990 году меня выгнали из инфоцентра. Вызвал к себе завотделом и говорит: “Пришло распоряжение сократить одну ставку. Думаю, что уйти должны вы. Надеюсь на вашу порядочность”. Я еще взялся спорить: “Почему именно я?”, а он мне: “Имейте совесть, вы-то же где-нибудь пристроитесь, и даже еще и лучше. А если я выгоню кого-нибудь из них?” Он отделялся от зала, где все сидели, матовой стеклянной перегородкой. У него у одного было окно, которое открывалось. Когда засиживались допоздна и его уже не было, курили в окно у него в этом аквариуме, а окурки закапывали ему в пальму. Я что-то пробормотал про гуманизм увольнения по принципу выживаемости, и он взорвался: “Послушайте, откровенно говоря, даже и помимо сокращений, разве вам здесь место?”

Потом я целыми днями валялся на диване. Сначала сходил несколько раз с кем-то о чем-то договариваться, а потом покрылся экземой с головы до ног. Малиновой такой экземой с чешуей. И уже больше никуда не ходил и к телефону не подходил. Трагедией было не то, что меня выкинули из инфоцентра. Как раз на это мне было совершенно наплевать. Я даже удивлялся, как я раньше не ушел. Хуже было то, что мне не только никуда не хотелось — я просто представить себе не мог, как это я сейчас пойду и сдамся, словно какой-нибудь швед. И это тогда казалось мне трагедией. До того, как меня уволили, я все бесился, что лето проходит, а я сижу там, как собака, и выхожу только покурить.

Кто-то ко мне тогда зашел и, видимо, решил, что я сдвигаюсь. Он был тренер по игре в го. Когда я первый раз об этом услышал, я думал, он издевается, думал, что сейчас я попрошу показать го и он сделает мне “сливу”. Потом он мне приносил, показывал фишки-то эти, но я все равно ни шиша не понял. Так вот этот тренер стал посылать меня к одной бабе, которая мозги вправляет. Я говорю: “Экстрасенс, что ли?” — “Нет, она с тобой просто поговорит”. И так прицепился, что мне уже проще было сходить.

Она сказала мне, что это такой особый кайф — снимать сливки с того, что ты не такой, как все. То есть специально влезать в тусовки, где ты не в своей тарелке, и от этого тащиться. Что я, типа, сам виноват, зачем я от этого тащусь, тащился бы от чего-нибудь другого. В общем, чушь всякую. “Ну правильно, — говорит этот тренер по игре в го. — Весь секрет в том, чтобы найти себе свою экологическую нишу”. И я понял, что я хочу видеть только одного человека.

С Витькой мы вместе служили. Он жил в Киеве. Я даже удивился, что мне так просто продали билет. Я уже привык, что все через зад. Сел в поезд, но это только так говорится, что все в купе поют, гуляют и душу наизнанку выворачивают. Одна тетка бутерброды ела, она со мной еле поздоровалась и сразу развернулась, чтоб не говорить. Думала, я бутерброд попрошу, что ли? Другая девка все переодевалась с какими-то там великими предосторожностями, а я специально не выходил. А третий мужик как сразу ушел, так потом только спать пришел. Я опять вспомнил эту фразу, “разве вам здесь место”, опять стало до смешного обидно. Можно подумать, сам я считал иначе. Вот если б он сказал “вам здесь самое и место”, это было бы нечто похуже. Но я все равно обижался. У меня был один знакомый парикмахер, он вообще не просыхал, а стриг как бог. Я такого больше не видел. Как-то я к нему к трезвому в лапы попал, и я удивляюсь, что он мне уши оставил. Так вот если б его из парикмахерской за пьянство уволили, он бы правильно обиделся.

С вокзала я сразу поехал к Витьке, у меня был адрес. Только тут я задумался, что буду делать, если адрес не тот. Адрес оказался тот. Но я его не застал. Витька жил в огромной коммунальной квартире в очень хорошем месте. Квартира когда-то была шикарная, только такая загаженная, полпола в прихожей разобрано. Я бы не удивился, что они им топят. Они даже дверь не запирали, и я вошел прямо в квартиру и брожу по ней. Наконец, вышла тетка с ребенком.

Выясняется, что Витька в зоопарке работает сторожем в секции копытно-хоботных животных. Прихожу в зоопарк, нашел клетку со слонами, тихо, пусто, никого нет, будний день. Постоял, покурил, посмотрел слонов. Надо что-то делать. Вдруг вижу внизу, во рву, человек сгребает листья. Он был ко мне спиной и похож на индуса с пачки чая — жилистый, полуголый, спина черная то ли от грязи, то ли загорел так, чуть ли не в набедренной какой-то повязке. Потом оказалось, это у него такие шорты. И тут же слоны гуляют. Я еще постоял и понял, что это он.

Он себе греб и греб, он сильно похудел, лопатки сходятся, расходятся, потом снова сходятся, и каждый раз мне кажется, что у него в спине, между лопаток, глаз и он меня отлично видит, знает, что я здесь, но дает мне шанс повернуться и уйти. И что-то мне подсказывает, что действительно сматываться надо отсюда. Не потому, что он слоновье дерьмо чистит, а я весь такой красивый. С экземой. Я сам одно время в детском саду работал ночным сторожем, сутки через трое, только там оказалась одна тонкость. Они по ночам кости варят, чтоб на следующий день на этом бульоне готовить. И вода здорово выкипает, так что сторож должен все время подливать ведро-другое. То есть получается, что я всю ночь не сплю, а воду подливаю. И если сгорит, запах страшный. За это меня и выгнали. Так что дело не в этом. Просто я поговорить приехал, а он вряд ли сможет со мной поговорить. Он, может быть, здесь и дерьмо-то чистит, чтоб отучиться от этих дел. То есть я готовился к тому, что он меня не узнает, или не захочет узнать, или в ответ будет мычать и трясти головой, как Герасим.