Джон Ирвинг - Последняя ночь на Извилистой реке Страница 49

Но после того родительского собрания учителю английского языка начала периодически сниться вдова дель Пополо. Наверное, подобные сны донимали бы каждого мужчину, увидевшего ее. Как бы то ни было, ее имя не раз упоминалось мистером Лири на исповедях в церкви Святого Стефана. (Если бы Кармелла дель Пополо была стриптизершей и выступала в «Казино» или «Олд Хауэрде», театру был бы обеспечен ежевечерний аншлаг!)

Письмо поглощало все мысли мистера Лири. Он торопился в итальянский ресторанчик, ставший очень популярным заведением Норт-Энда (учитель английского это знал). Но старому, похожему на филина ирландцу было невдомек, что какой-то дурно воспитанный шалопай из «Микки» вывел мелом громадное «О» на спине его длиннополого темно-синего плаща. Плащ он надел лишь сейчас, вторично зайдя в школу. Одевался мистер Лири машинально и не заметил этого проклятого «О». Но на улице жирный меловой овал был виден за квартал.

Весной 1967 года, когда в округе Коос был сезон распутицы, писатель Дэниел Бачагалупо жил в городе Айова-Сити[68]. Там, как и во всем штате Айова, стояла настоящая весна и не было никакой распутицы. Но умонастроение двадцатипятилетнего Дэнни, у которого уже был двухлетний сын и которого недавно бросила жена, вполне соответствовало упомянутому сезону. В тот момент он писал и старался припомнить, о чем именно они говорили в «Vicino di Napoli», когда в дверь лихорадочно постучался мистер Лири с письмом из Эксетера. (Ресторан еще не открылся, а персонал заканчивал свой обед.)

— Это ирландец! Впусти-и-те его! — крикнул старый Полкари.

Дверь открыла Элена Калоджеро, одна из молоденьких официанток (не то троюродная, не то четвероюродная сестра Дэнни). Ей было около двадцати или чуть-чуть за двадцать. Вторую официантку, помогавшую Кармелле, звали Тереза ди Маттиа. Девичья фамилия Кармеллы тоже была ди Маттиа. Вдова дель Пополо с гордостью называла себя «дважды перемещенной неаполитанкой». Родители привезли ее в Бостон с Сицилии (куда задолго до эмиграции перебрались из Неаполя ее дедушка и бабушка). Это считалось у нее первым «перемещением». А вторым стал брак с сицилийцем.

Впрочем, если следовать ее странной логике, Кармелла продолжала «перемещаться». Так думал писатель Дэниел Бачагалупо, вспоминая события десятилетней давности. Анджелу было сицилийским вариантом имени Анджело. Да и Доминик, с которым она жила, явился не из Неаполя. Глава, не дававшаяся Дэнни, называлась «Бегство в школу». Процесс писания застопорился: молодой автор потерял нить повествования.

Он подошел к ключевому моменту, когда отец мальчика, сдерживая слезы, все же дает разрешение сыну поехать учиться в школу-интернат. Очень многое в этой сцене зависело от точки зрения учителя английского языка — человека, явно желавшего своему ученику добра, но докучливого и часто сующего нос в чужие дела.

— Привет, Майк! — крикнул вошедшему Тони Молинари.

(Или первым его приветствовал изготовитель пиццы Пол Полкари? Старый Джо Полкари, часто игравший с ним в шахматы на аллее Прадо, всегда называл учителя английского Майклом. «Как и мой отец», — вспоминал Дэнни Бачагалупо.)

Сегодняшняя ночь была неудачной для писательства и особенно — для попыток воссоздания этой сцены. Жена, с которой Дэнни прожил три года, ушла не вдруг. Она все время говорила, что не останется с ним, но он не верил. Не хотел верить, как утверждал Кетчум. Дэнни встретил Кэти Каллахан, когда учился на первом курсе Нью-Гэмпширского университета. Она была несколькими курсами старше. Они оба подрабатывали натурщиками в рисовальных классах.

Объявив о своем уходе, Кэти сказала:

— Я и сейчас верю в тебя как писателя, но всей чепухи, что присуща нам обоим, надолго не хватит.

— И что же это за чепуха? — спросил Дэнни.

— Нам ничего не стоит раздеться перед совершенно незнакомыми людьми и абсолютными придурками.

«Возможно, это тоже входит в характер писателя», — раздумывал Дэнни Бачагалупо в ту весеннюю айовскую ночь. Он писал преимущественно по ночам, когда малыш Джо спал. Буквально все, кроме Кэти, называли этого двухлетнего карапуза Джо. (Его назвали в честь старика Полкари. Тот тоже не любил свое полное имя Джузеппе, предпочитая, чтобы его звали Джузе или просто Джо.)

Что касается наготы перед совершенно незнакомыми людьми и полными придурками, — сама Кэти понимала это более дословно. Тогда, в Дареме[69], когда Дэнни учился на выпускном курсе, а Кэти была беременна Джо, она продолжала позировать в рисовальных классах и спала со студентом факультета искусств. Здесь, в Айова-Сити, когда Дэнни готовился к выпуску из Писательской мастерской[70] при Айовском университете и получению звания магистра изящных искусств, Кэти продолжала работать натурщицей, однако на это раз ее любовником был один из преподавателей.

Но причиной ухода Кэти, как она объяснила мужу, была не ее новая любовь. Когда Дэнни был на втором курсе университета, она сказала ему, что готова выйти за него замуж и родить ребенка.

— Ты ведь не хочешь отправиться во Вьетнам, правда? — спросила она.

На самом деле Дэнни тогда очень хотелось отправиться во Вьетнам, и не из-за его политической лояльности. Впрочем, он не был столь политизирован, как Кэти. (Кетчум называл ее «долбаной анархисткой».) Писатель Дэниел Бачагалупо считал, что ему необходимо поехать во Вьетнам: он должен увидеть войну своими глазами и узнать, какова она. Отец и Кетчум оба называли его рассуждения кучей дерьма.

— Я не для того позволил тебе учиться в этом чертовом Эксетере, чтобы тебя убили на идиотской войне! — кричал ему Доминик.

Кетчум грозился, что приедет и оттяпает ему пару пальцев на правой руке.

— Или всю твою поганую руку! — гремел в трубку сплавщик, отмораживая себе яйца в телефонной будке.

Они оба когда-то обещали матери Дэнни, что ни в коем случае не пустят ее мальчика на войну. Кетчум заявлял, что возьмет свой браунинговский нож[71] и оттяпает дурковатому писателю либо всю правую руку, либо пальцы. Лезвие ножа было длиною в фут, и Кетчум затачивал его до умопомрачительной остроты. «Или я всажу в свое ружье двенадцатого калибра оленью пулю и выстрелю тебе прямо в колено!» — писал Кетчум.

Вместо этого Дэнни принял предложение Кэти Каллахан.

— Давай, обрюхать меня, — говорила ему Кэти. — Я выйду за тебя замуж, рожу ребенка. Только не жди, что я надолго останусь с тобой. Никому я не жена, да и мать из меня никакая. Но я могу рожать детей. Ради благой цели — уберечь еще одного идиота от этой гнусной войны. Ты ведь хочешь быть писателем? А для этого нужно остаться в живых. Понял, придурок?