Марианна Марш - Я буду тебе вместо папы. История одного обмана Страница 46

Пока руки мои мыли посуду, голова была занята размышлениями о жизни после школы. Я мечтала о том, как уеду из дома, как стану учиться на медсестру и носить красивую бело-голубую форму. Возня с «утками» и прочие неаппетитные подробности профессии меня мало волновали. Вместо них я представляла доверчивые лица малышей и то, как их родители благодарят меня за заботу.

«Какой прекрасной будет моя жизнь!» — думала я, оттирая очередное жирное пятно со стола. В общежитии для медсестер мне уже не придется делить спальню с младшей сестрой, которая повсюду разбрасывает игрушки. У меня будет собственная комната, и на кровати вместо груды старых вещей будут лежать чистые хрустящие простыни и теплые шерстяные одеяла. Одежда будет аккуратно висеть в шкафу; я куплю себе новое нижнее белье, и — самое главное — ничьи шаловливые пальчики больше не будут лазить по моим туалетным принадлежностям!

Эти мысли вселяли в меня надежду, а надежда помогала учиться. Каждый вечер я раскладывала на кухонном столе школьные учебники и пыталась нагнать одноклассников. Отец лишь недовольно хмыкал, глядя на меня, но уроки раздражали его куда меньше, чем еженедельная уборка.

Я-то надеялась, что родителей обрадует моя помощь по хозяйству, но вышло совсем наоборот. Они оскорбились, словно каждый раз, когда я бралась за щетку или швабру, я осуждала их образ жизни.

— Думаешь, лучше нас стала, — презрительно фыркал отец, когда я гладила школьную форму. — Посмотрите на нее, мисс Чистюля!

Я старалась не обращать внимания на его слова, но это не мешало предательским мыслям закрадываться в голову.

«Хотите жить как свиньи — живите, но меня не заставляйте!» — каждый раз порывалась сказать я, и каждый раз меня останавливал голос разума. Но очевидно, мои мысли легко читались на моем лице, поскольку на меня продолжали сыпаться насмешки и язвительные комментарии.

— Посмотрим, решишься ли ты почистить наш сортир! — издевался отец. И однажды, зайдя в туалет, обнаружил, что я не только вымыла его, но и продезинфицировала.

— Как бы ты теперь за нас не принялась! — не унимался он.

— Не обращай на него внимания, Марианна, — устало вздыхала мама, после того как отец в очередной раз принимался кричать. Но сама она не считала нужным сказать мне спасибо за уборку.

Вскоре отец показал, какого он мнения обо всех моих стараниях. Однажды в субботу я, как обычно, мыла пол, стоя на четвереньках. Он вернулся с работы раньше, чем ожидалось, и сразу отправился на задний двор. Через комнату. В грязных ботинках.

Тут мое терпение лопнуло. Я больше не могла молчать. Я встала и сердито посмотрела на отца:

— Папа, пожалуйста, я целый час мыла пол! Разве нельзя было снять ботинки?

Глаза его налились яростью, и я тут же вспомнила, насколько вспыльчивый он человек.

— Ты кем себя возомнила, а? Еще приказывать мне будешь?

Отец замахнулся, я испуганно отпрянула, но отскочить не успела. Сильный удар в плечо отправил меня на мокрый пол.

С усмешкой глядя, как я пытаюсь встать, отец перевернул ведро с грязной водой.

— Можешь снова помыть пол, — рявкнул он. — Вижу, тебе очень нравится этим заниматься!

В тот момент я ненавидела его. Всхлипывая от боли и обиды, я схватила тряпку, чтобы собрать воду. Покончив с полом, я ушла в свою комнату. «Пусть дети сами о себе позаботятся, не маленькие уже», — подумала я, падая на кровать. Я спешила укрыться в мечтах о том, как окончу школу и смогу навсегда уехать из этого дома, — только тогда прекратятся издевательства и насмешки. Семье с каждым днем я принадлежала все меньше и меньше. Я хотела уехать туда, где никто не знает обо мне, о моих родителях и моем ребенке.

Глава тридцать седьмая

Я сидела за столом и перебирала старые фотографии; воспоминания о тех днях вызвали острое желание позвонить маме. В сущности, я хотела задать ей те же вопросы, что и моя дочь — мне.

Ты когда-нибудь любила меня, мама? Ты мечтала обо мне, когда носила меня в своем животе? Или я была лишь причиной твоего брака?

Но больше всего мне хотелось получить ответ на вопрос: даже если ты ничего не почувствовала, впервые взяв меня на руки, может, ты полюбила меня потом? Я же знаю, что ты любила моих братьев и сестру. А меня, меня ты когда-нибудь любила?

Мне ни разу до сих пор не хватало смелости задать тебе все эти вопросы. Они много лет мучили меня, не давали покоя. Но я опоздала. Вот уже несколько лет мама не помнила ничего о моем детстве. Когда я навещала ее в прошлый раз, она сидела, сгорбившись, и смотрела в никуда, погруженная в свой собственный мир. Мама даже не узнала меня. Слабоумие милосердно забрало ее воспоминания о жизни, не изобиловавшей счастливыми моментами. Хотя и не все: своего мужа мама по-прежнему помнила.

— Ох, он был на редкость привлекательным мужчиной, — вздыхала она, когда в тумане, окутавшем ее разум, возникало лицо отца. — На редкость привлекательным.

И то, как мама при этом улыбалась, объясняло, почему она терпела все годы. А я улыбалась ей в ответ, поправляла плед, укрывавший ее разбитые ревматизмом колени, гладила по трясущемуся плечу, расчесывала поредевшие волосы, целовала в щеку — то есть всеми силами старалась показать, что во мне еще живет детская любовь к ней.

Когда я выросла и вышла замуж, я сумела простить маму за то, что она мало заботилась обо мне. С годами приходит понимание — я сохранила воспоминания о несчастной, никому не нужной девочке, но при этом осознала, что матери тоже приходилось несладко.

Практически всю свою любовь она истратила на мужа. Остатки разделили между собой желанные дети, то есть мои братья и сестра; я же не получила почти ничего — как и сама мама.

Мои мысли перекинулись с матери на отца. Возраст и пристрастие к алкоголю свели его в могилу за несколько лет до того, как мама потеряла разум и переехала в дом для престарелых. Я вспоминала его жестокость, вспышки гнева и редкие моменты, доказывавшие, что прежде он был совершенно другим человеком.

Увы, я опоздала со своими вопросами, но моя дочь — нет, и пришло время на них ответить.

Иногда, когда я возвращаюсь к прожитым годам, я спрашиваю себя: могла бы я что-то изменить? Знай я то, что знаю сейчас, наверное, могла бы — но не стала. Ведь если бы я решилась, то никогда не получила бы твое письмо — ведь ты бы никогда не родилась.

Я подумала о том, как мне пришлось врать родителям, социальному работнику и Матроне из Дома для незамужних матерей — эта ложь в тринадцать лет привела к цепи событий, растянувшейся на следующие десятилетия.

Даже сейчас, почти четверть века спустя, я не могу до конца принять тот факт, что в те годы забеременела даже не один, а два раза, выносила двух дочерей, обеих полюбила еще до того, как они появились на свет, и обеих в возрасте полутора месяцев отдала приемным родителям.