Виталий Щигельский - Время воды Страница 42

Он тяжело опустился на лафет.

Я сел прямо на пол и, не сводя с него глаз, продолжил. Пытаясь успокоить Косберга, я старался говорить монотонно и ровно, акцентируясь на тоне, а не на смысле. Смысл же сказанного тогда дошел до меня много позже. И поразил в самое сердце. Ибо то, что я сказал, оказалось пророчеством от первого до последнего слова.

— Товарищ капитан, поздно открывать кингстоны! Вся эта темень вокруг, весь этот холод внутри, вся эта разруха, нелюбовь и неверие, ложь, предательство и измена, эти жирные ублюдочные морды, мародерствующие на руинах Отечества, — все говорит о том, что вы абсолютно правы. И время, это смутное время, о котором вы говорите — время воды — уже наступило. И чудовища давно среди нас. И мы сами становимся чудовищами, живя среди них. Капитан! Мне следовало понять это еще на перроне Финляндского вокзала в день дембеля. Но я был слишком глуп. Я понял это только сейчас, благодаря вам…

Мой тон сработал. Косберг зажмурился, плечи его опустились, из груди вырвался всхлип.

— Товарищ капитан, мы все надеемся на вас и ваш план, который позволит замедлить ход этого времени. Замедлить, а затем пустить вспять. Нам нужна ваша «Родина», капитан. Вы слышите меня, каперанг? Каперанг!

Косберг спал. Его лицевые мышцы разгладились, гримаса безумия уступила место детской наивности. Я спрятал с глаз зубило и молоток, еще раз посмотрел на капитана и понял, что угроза самозатопления позади. Мне удалось загипнотизировать Косберга. Обычно происходило наоборот. Но вместо гордости я почувствовал неимоверную слабость и уснул, едва растянувшись в сетке своего гамака…

Разбудил меня дикий вой. Его издавал капитан первого ранга Косберг. Он стоял в метре от моего уха и изо всех сил дул в боцманский горн.

— Бодрей, юнга! — приказал он раскатисто и громоподобно, заметив, что я встрепенулся. — Проспишь революцию!

Каперанг загудел пронзительнее и звонче и продолжал дуть до тех пор, пока я не оделся по полной форме. Только тогда он оторвал военно-музыкальный инструмент от своих губ.

— Юнга, — сказал каперанг тожественно. — Время пришло!

— Какое время? — спросил я с удивлением.

— Время воды! — пояснил каперанг.

Он выглядел бодрым, полным сил и здоровья. Был одет в белоснежный парадный китель и белую фуражку с черной каймой. На вышитом золотом поясе блестел кортик, а в петлице искрилась росой гвоздика, алая, словно кровь.

— Воды? — переспросил я, причесываясь пятерней.

— Ну, не водки же, Виктор. Не водки же! — начал он, расхаживая взад-вперед. — А известно ли тебе, храбрый юнга, что жизнь зародилась в воде?

Я не знал, что отвечать.

— Вижу по глазам: неизвестно… Виктор, жизнь зародилась в воде и затем покорила сушу… Пойдем дальше: известно ли тебе, Виктор, что все великие революции начинались с воды? — продолжил он.

Я опять промолчал. У меня было странное ощущение, что я уже где-то слышал подобное, причем совсем недавно.

— И об этом не знаешь? — каперанг хохотнул. — Ты что же, у меня на занятиях совсем ничего не слушал?

— Слушал, — начал я без всякой охоты. — Крейсер «Аврора».

— Хорошо. Что еще?

— Ботик Петра, «Наутилус», «Титаник».

— Допустим. Еще?

— «Желтая подводная лодка».

— Это что?

— Революция в музыке.

— В музыке? Не слыхал. А еще?

— А еще — наша «Родина», — выпалил я.

— Точно! — мой ответ наконец удовлетворил Косберга. — Значит, так, юнга, вольно! Есть пожелания, вопросы?

— Только один.

— Валяй.

— Вы помните, что хотели сделать вчера?

— Вчера?

— Да, вчера.

— Помню.

— И что же?

— Это, Виктор, уже второй вопрос. Но, так уж и быть, отвечу и на него. Вчера, юнга, я разрабатывал план. План революции.

— Революции?

— Да. Еще вопросы?

— Нет.

— Тогда слушай. Как и все великие, мы начинаем с воды. Классики двадцатого века при узурпации власти рекомендовали начинать с захвата коммуникационных и транспортных узлов: телеграфа, телефона, мостов и вокзалов. Поступи мы так сейчас, нас бы ждал незамедлительный и полный разгром, не замеченный никем, даже скандальными продажными газетенками. Телефон давным-давно перестал являться предметом роскоши, о телеграфе вообще можно забыть, мосты и вокзалы также сильно потеряли в стратегическом смысле, представляя интерес для цыган, клошаров и дрожащих от холода тупых иностранцев, непонятно каким образом оказавшихся здесь в самом начале зимы. В наше время, — вещал Косберг, склонившись над геодезической картой Санкт-Петербурга, — места силы определяют не сами места, а люди. Что это значит, Попов?

— Это значит, товарищ капитан, что теперь места силы возникают там, где образуются скопления людей силы.

— Правильно. И где они, по-твоему, сейчас эти места?

— Казино, рестораны, массажные сауны…

— Правильно. К сожалению, их слишком много на карте, даже если отминусовать всякие сомнительные чебуречные, рюмочные и подвалы с минетчицами. Для экономии средств и времени нам нужно, чтобы люди силы собрались в одном месте.

— На подлодке? — предположил я.

— Отставить, Попов! — Косберг сверкнул глазами. — Никому не позволено на подлодке заниматься развратом. Устав забыл?

— Никак нет!

— Ладно, посмотри вот сюда. Узнаешь это место сверху в масштабе?

— Ну да, конечно. Это ресторан «Русский мир».

— Правильно. Мы соберем их здесь. Всех до одного. Мы воспользуемся их неумеренной жадностью и безудержной страстью к халяве. Мы объявим в «Русском мире» благотворительную неделю для олигархов.

— А это не унизит их чувства собственного достоинства? — поинтересовался я осторожно.

— Нельзя унизить то, чего нет. К тому же, богатые думают, что халява и благотворительность — это одно и то же. А раз так, они будут есть и пить за троих. Запасов в холодильниках и на складах «Русского мира» хватит на неделю, не больше. За это время нужно успеть их опутать и взять в оборот, — Косберг мерил шагами комнату, я едва поспевал поворачивать голову. — Понимаешь меня?

Я кивнул.

— Виктор, швеи готовы?

— Швеи всегда, — отрапортовал я.

— Тогда возьми фотоаппарат, сними их как следует. Ну, сам понимаешь, что надо показывать. Да и они в этом деле не дуры, подскажут, если начнешь стесняться, — Косберг внезапно порозовел.

«Аскет, бессребреник, пуританин», — подумал я.

— Потом отвезешь пленку в типографию и закажешь тираж. Самые большие плакаты. И крупными буквами на фоне швейных прелестей: «Русский хеллоуин в ресторане “Русский мир”». Становление элиты. Всего одна неделя. Пивные реки, мясистые берега. За все заплачено. Вход только для избранных». Ну, как, звучит?

— Я бы не пошел, — сказал я, подумав.

— Поэтому ты и нищий, — не моргнув, объяснил Косберг. — Расклеивать плакаты будем сами. На лобных местах, ночью. Бюджет у нас пока маленький…

— А что сказать швеям про их работу?

— Да ничего. Они сами во всем разберутся, когда дело начнется. У них в генах такое записано, что нам, мужикам, не дай Бог.

— Тогда, каперанг, тем более… — начал я и осекся.

— Тем более — что?

— Вы не знаете еще, но часть швей разбежалась по городу, когда мы вас искали по дворам и помойкам.

— Меня по помойкам? Когда?

Я понял, что сказал опасную глупость, нужно было исправляться:

— Однажды вы спали особенно крепко после глубоких серьезных дум о судьбах страны, и, чтобы не помешать вашему отдыху, я решил провести уличные тактические учения под названием «Поиски лидера нации».

— Меня? — приятно удивился Косберг.

— Вас, — подтвердил я. — Так точно! Так вот, тогда же они и разбежались.

— Они что, меня с кем-то спутали?

— Вас не спутать. Вероятно, их сбили с толку фаллические символы старого города.

— Только символы?

— Не только… Каперанг, этот инцидент доказывает, что швеи не слишком надежны. Гормоны — вот в чем беда. Свое-то они не упустят, но на этом наше влияние на них может закончиться. Кто владеет гормонами, тот владеет швеями — есть такое определение в психоанализе.

— У меня на лодке служил срочник-ветеринар, он говорил, что после кастрации воздействие гормонов на мозг перестает быть решающим фактором. Но кастрировать их нельзя, — рассудил каперанг.

— К сожалению, да, — согласился я с каперангом. — Но мы можем вызвать у швей глубокую убежденность, что каждый их шаг находится под нашим контролем. Они будут знать, что неправильное движение грозит им кастрацией с последующей потерей к ним гендерного интереса, а значит, и с потерей всего остального. Для этого нам нужны люди, способные заранее распознавать неверные и ошибочные намерения швей.

— Что ж это за люди такие? — нахмурился Косберг.

— У меня нет списка фамилий, — ответил я сдержанно. — Но я знаю, как их искать.