Осень в Декадансе - Гамаюн Ульяна Страница 4

Немного отдышавшись, покрытый липким потом, я заставил себя вновь подойти к окну. Они по-прежнему были там, теперь отчетливо видимые в лучах рассвета: черные, цвета жирной земли, лоснящиеся и бесконечно омерзительные. Я насчитал семь штук.

Это были птицы.

ПОСЛЕ

Только я начал привыкать к бесхитростным мещанским радостям — крахмальному белью, уюту, еде три раза в день, — как грянул гром: карета превратилась в тыкву, принц — в нищего. Больничное благолепие разом оборвалось, когда однажды утром обнаружилось, что меня ошибочно приняли за одного второстепенного криминального авторитета по кличке Счастливчик, который в памятную ночь, прошитый девятью шальными пулями, бесславно истекал кровью где-то за городом и скончался, так и не дождавшись медицинской помощи, чем окончательно развенчал миф о своей везучести. Блистательный король борделей подох в канаве, как последний доходяга.

Город неделю лихорадило. Общественность стояла на ушах. Ретивые газетчики, рассчитывая взять врага измором, осаждали дом вдовы и резиденции членов разветвленного преступного клана, к которому принадлежал погибший. Самые предприимчивые атаковали фешенебельное гнездышко в мотеле, где дерганый рецидивист обычно отводил душу в любовных утехах и шумных кутежах, устраивая увеселительную пальбу по проституткам, коридорным, случайным собутыльникам и прочим подвижным мишеням. Словом, усопший был положительно неотразим. Шантаж, вооруженные грабежи, продажа наркотиков, подпольные игорные дома, контрабанда — и это далеко не полный список добродетелей Счастливчика. Таланты предприимчивого юноши только начинали раскрываться, но деятельность уже приобрела поистине раблезианский размах. Смерть поставила на его карьере жирный крест.

Щелкоперы ежедневно изводили тонны бумаги на обстоятельные описания перипетий расследования, щеголяя мудреными медицинскими терминами и профессионально их перевирая. Фамилии главных фигурантов дела традиционно перевирались тоже, отчего эпическая криминальная сага, развертываемая параллельно разными изданиями, распалась на несколько новелл с разноименными героями и сходным сюжетом. Фотографы в погоне за сенсацией готовы были перегрызть друг другу глотки и мехи на фотокамерах. Лица обывателей излучали такой упоенный восторг, какой редко встретишь по поводу свадеб и рождений. Смерть Счастливчика обсуждалась во всех ее кровавых, невыразимо притягательных подробностях. Выдвигались версии, вспыхивали скандалы; политики речисто обличали оппонентов; религиозные фанатики злорадно возвестили о приближении очередного апокалипсиса; городские сумасшедшие разбрасывали по дворам разоблачительные листовки с неистовой пунктуацией и подгулявшей орфографией; энтузиасты затеяли параллельное расследование, запутав и без того размытые дождем следы. На швейной фабрике, где, среди прочего, производили фетровые шляпы, какой-то обезумевший болванщик публично взял на себя вину за все вышеперечисленное, после чего повесился в подсобке. Поиски истины, как это часто случается, выродились в скверный водевиль. В пылу междоусобных войн и подковерных плутней причина переполоха незаметно зачахла, скукожилась и за ненадобностью отвалилась.

Счастливчик был жесток и капризен, как ребенок; он мог позволить себя убить, но роль безликого статиста была ему омерзительна даже после смерти. Затертый в криминальной кутерьме на задний план, покойник сам о себе напомнил. Грянувшие вскоре погребальные торжества неслыханным размахом походили на похороны коронованной особы. Движение транспорта в центре города было перекрыто. Распаленную толпу оттеснили на тротуар: народу было столько, словно ожидался не траурный кортеж, а карнавальное шествие. В боковых улочках царили приподнятое оживление и ярмарочная толчея, не подобающие случаю, но легко объяснимые обилием питейных заведений, где многие успели основательно заложить за воротник. Балконы верхних этажей, как театральные ложи, ломились от зрителей в дезабилье; из окон гроздьями свешивались любопытствующие.

Трудно себе представить что-либо более вульгарное, чем погребальный обряд. Даже свадьба по размаху пошлости не затмит всей этой неуместной помпы, мишуры и бутафории, которыми традиционно сопровождается тихое, сугубо личное и неброское событие. Нахрапистая подмалеванная действительность в лице скорбящих друзей и родственников не оставляет покойника в покое, проделывает над бедолагой вещи дикие и удивительные, с необъяснимой мстительностью подвергая его бренные останки череде надругательств — под музыку, с цветами и публичным плачем. Тут хочешь не хочешь, а проникнешься к смерти отвращением, испытаешь если не страх, то брезгливость. Если бы вселенная была организована гуманно и справедливо, то, умирая, человек бы исчезал одновременно вместе с телом, истаивал, бесследно растворялся в воздухе безо всяких погребальных погремушек.

Похороны Счастливчика прошли с аншлагом. Фотокоры нащелкали на год вперед. Король борделей победоносно проследовал по главной улице, осуществил свою заветную мечту, пусть с некоторыми оговорками. Во главе процессии полз эффектный катафалк с усопшим, столь тщательно отреставрированным ритуальной службой, что там, куда он направлялся, этот преступник мог вполне сойти за праведника. Счастливчик после капремонта разительно отличался от себя прежнего, как будто тот сметливый мастер, что реставрировал его изрешеченный торс, в необоримом азарте творчества соорудил клиенту новое лицо, придав чертам лилейное благолепие. Волшебное преображение покойника породило лавину слухов и конспирологических толков: эта восковая куколка никак не может быть маститым мафиози, категорично заявили городские сплетники. Шикарный галстук от Шарле и хлыщеватые штиблеты никого не убедили. Обитый бархатом дубовый гроб, венки и ленты с выспренними, щемяще-патетическими надписями выглядели сухим расчетом — задобрить бдительные небеса и отхватить местечко покомфортнее, чем полагается преступникам. Счастливчик даже после смерти не изменил себе, оставшись тем же прощелыгой и продолжая бесшабашно нарушать законы — теперь уже на том свете. Тот редкий случай, когда горбатого могила не исправила.

За катафалком следовала публика: угрюмый рой старух, парадно разодетых и увешанных украшениями, как орденами; их дряхлые, занафталиненные спутники; кавалькада кредиторов, должников и бывших любовниц; чванливая вдова, самодовольный дофин и целый выводок внебрачных байстрюков — смышленых маленьких счастливчиков, причесанных, как папа, на прямой пробор. Сдержанно сияли лица многочисленных родственников, затеявших по случаю грядущей битвы за наследство импровизированный смотр войск. Царственно выступали отцы города, политические бонзы и прочий бомонд. Следом за знатью и отборной аристократией подобострастно семенил народ попроще — та разношерстная шушера, с которой якшался усопший во времена своего трущобного детства. Многие явились без приглашения, с твердым намерением насладиться зрелищем поверженного Голиафа от мафии, выпить за его счет и пожелать ему гореть в аду. В хвосте процессии плелись приблудные любители покушать на халяву, в глазах которых читалась непреходящая, посконная печаль, навеянная сосущей пустотой в желудке. Похоронный оркестр наяривал Верди на своих валторнах. Живая музыка, мертвый Счастливчик.

Подельники, согласно заповедям мафии, на похороны не явились, ограничившись пышными венками, велеречивыми соболезнованиями и прочей обрядовой дребеденью. Даже маститые преступники робеют перед испитым лицом традиции. Ничто так роднит людей, как лицемерный церемониал.

Помню захватывающее фото на газетный разворот: площадь Проклятых поэтов запружена зеваками: повсюду шляпы, шляпы, шляпы, которые все прибывают. Люди стекаются с боковых улочек, выныривают из подворотен и ввинчиваются в самую гущу и толчею. Толпа нахлестывает на парапеты, обтекает тумбы и фонарные столбы, раскачивает пустой вагон трамвая, баюкая старую посудину, и с разбегу разбивается о ноздреватый торец тучереза. Море волнуется раз — дворники и банкиры; море волнуется два — поэты и чиновники; море волнуется три — студенты и стражи порядка. Вспышка. Воздух матовый, тугой и неподвижный. Волны черно-белых шляп и траурный кортеж, как баржа, обрезанная границей кадра.