Алексей Меняйлов - Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства Страница 37

Муж?..

Оскопление?..

Доступные женщины при живой жене?..

Скопцы, помнится, всегда становятся кин`едами. Подобно распутным нимфам приглашая всех похлопыванием по своим блудливым ляжкам… Да и тот сын патриция был такой же… Опять всё тот же круг!..

Над кем в самом деле владычествует женщина? Так уж ли над мужчиной, как то считают несмысленные? Ведь если приглядеться, то женщина властвует в мужчине над кинедом!

— Опять женщина, Пилат, — осторожно подытожил Киник. — И какая!

Пилат, не противясь, кивнул. Он всё ещё чем-то напоминал ребёнка. Четырёхлетнего. Растерянного и от стыда желающего убежать и спрятаться. Вместо того чтобы вырваться и опустить затёкшую руку.

Полураспятую.

Даже веки у Пилата оказались опущенными — чтобы спрятаться.

Киник понимал, что Пилату нужно время, чтобы принять решение — и соответственно решению поступить.

Чтобы не мешать ему размышлять, Киник встал и направился в дальний конец Хранилища. Там его ждала книга, которую он утром обнаружил на полках. Это была ценнейшая рукопись Керкида из Мегалополя, копии с которой, возможно, нигде более и не сохранилось… И Киник в неё погрузился.

— Не помешаю? — раздался позади Киника голос Пилата.

Киник оглянулся. Обязательная для должностного лица тога с широкой пурпурной полосой казалась на Пилате случайной тряпкой, кем-то за ненадобностью выброшенной, а им, Пилатом, подобранной.

— Что нам жаждут сообщить духи предков? — натужно пошутил Пилат. — Погадаем?

Он заглянул через плечо Киника в свиток и вслух прочёл первое, что попалось на глаза:

…Ведь вся эта бешеная злоба и безумное Стремление соития с женщинами влекут за собой Гибель и конечное раскаяние. Но есть ещё продажная Любовь, Афродита с площади. Когда тебя охватит Желание и ты захочешь её, с ней никаких хлопот, Ни страха, ни беспокойства. Всего за один обол.

— Века проходят, а всё одно и то же! «Гибель и конечное раскаяние…» — задумчиво повторил Пилат. — А без страха только на площади. Такое впечатление, что все пути в Городе ведут под «красные светильники». Как и в любом городе. Почему жизнь так устроена? Ночь, случайное воплощение Афродиты, своеобразный рок, всё вместе — участь… А что же судьба? — вздохнул Пилат.

Обречённо вздохнул.

Помолчал и добавил:

— А Афродита, как сообщает этот мудрец, вариант ещё не худший. В объятия может попасть и нечто похуже. Может, остаться с ней — я имею в виду Афродиту — навсегда?..

О! Это был ответ! Ответ на вопрос: как быть с Кибелой?

— Хорошие стихи, — после некоторого молчания сказал Пилат. — А что ещё сказано про нашу странную жизнь?

Он взял другой лежавший на столе свиток и наугад прочёл:

…Дай десять мин ты повару и драхму лишь — врачу, Тому, кто льстит, — талантов пять и шиш — советчику.

А девке дать не жаль талант, философу ж — обол.

Пилат задумался. Он понимал, что жребий говорил ему о чём-то важном, и даже догадывался, о чём. Но признаться себе, что он, понимая, не принимает, — Пилат не мог. Признаться, что, соединившись с патрицианкой, он поступил, как раб? Как человек из толпы, отдавший талант обману и ничего — истине?

— Это тот знаменитый Кратет, который сам себя на свободу выпустил? — наконец спросил Пилат.

«Кратет, Кратета раб, Кратета отпускает на волю», — эти оставшиеся на века слова киника действительно произнёс Кратет, когда всё своё имущество принёс в народное собрание и передал родине.

— Да, — кивнул Киник. — Тот самый. Кратет, Кратета раб, Кратета отпустил.

Пилат кивнул. И, помолчав, сказал.

— Обол — это ещё неплохая цена. Вообще-то с философами и их обличениями нередко… не церемонятся. Бывает, обходятся и без… уличающих кинжалов. Шутка.

В каждой шутке шутки только доля. Подчиняясь какой силе, выплыл из памяти этот кинжал?

Кто же ты — Пилат?! Вечный раб Кибелы? Или начал отпускать себя на свободу?

— Скажи, — очень серьёзно сказал Киник, — а ты бы мог приказать казнить… меня?

Пилат молчал долго.

Будь он наместником до конца, он бы ответил: «Нет». Но сам Пилат сказать слово лжи не мог.

— Ты — кто? — углубил вопрос Киник.

«В самом деле, — подумал Пилат, — кто я? С Уной один, с начальником полиции — другой, в боевом строю — третий, на подходе к „красным светильникам” — четвёртый, а с ним, с Киником, — пятый? Целая толпа… Я — толпа?..»

— Если казнить меня ты колеблешься, — поднявшись, произнёс Киник, — то к власти ты не готов. Хотя власти и не чужд. И именно потому что не чужд, труп и вышел тебя поприветствовать. И проводить. Он должен перевесить чашу весов. Он, если угодно, палач не только твой, но ещё и мой!

Пилат ошарашенно смотрел на Киника.

— Обнаружил ещё одну посмертную жизнь? — перешёл к обороне наместник.

— Можешь назвать это и так. И ты труп или принимаешь, или нет. Соответственно, и путей у тебя только два: или казнить любого… да, даже того, кого подводит Провидение, чтобы тебе же и помочь… Или… Пилат, давай, бежим отсюда, а?.. Брат?!..

Наместник нахмурился.

— Представляешь, — горячо заговорил Киник, — небольшая хижина, скромная одежда, собеседник, не отягощённый страстью сохранить и приумножить, — следовательно, в мысли полностью раскованный… А если в хижине появляется женщина, то ты для неё—мужчина … Зачем тебе недоженщина?.. Стоит ли? Чем с такими, лучше оставаться одному. Хотя в простоте человек как раз и вырывается из одиночества. Представил?

Пилат представил. Хижина, прилепившаяся к скале, — это горы? да, получается, горы… — защищающие от ветра деревья, костёр, напротив гость — Киник… Только одет он не в дорогую цельнотканую одежду хранителя, а в нечто такое, что больше напоминает одежду пастуха. Да Киник ли это? Седина на висках…

Пилат представлял горы родного Понта — и они были прекрасны.

А наместник поднялся и, небрежно кивнув хранителю, молча направился к выходу.

глава XIII

на помощь приходят… скифские боги?

«Да и место какое выбрано для убийства — кварталы мстящих духов! — размышлял Киник, когда ушёл наместник. — Действительно, более безлюдного места найти невозможно — тем более по ночам. Но кто из живущих считает себя настолько без греха, что рискнул появиться там ночью? Пилат — ладно, его завернули, повели, не знал куда идёт… — Киник задумчиво почесал бровь. — Неотмщённые… Интересно, а не размышляет ли сейчас Пилат о всех тех несправедливостях, которые он совершил в своей жизни? И что есть справедливость?..»

«Полиция… Они при исполнении… Ходячие должности. Когда они решились вступить в обитель духов? Днём? Или ночью? А исполнители? Как они решились? Ночные хозяева города?.. Сомнительно: им ли не знать — и бояться! — своего прошлого? Убийство в квартале мстящих духов мог совершить только беспорочный — в собственных глазах. Кто? Не гетера же? Хотя да, и гетера, но только храмовая. Это в их вере замечательно поставлено: что ни делай — всё воля богов… Но в городе нет ни лупанария, ни восточных блудилищ. Но следует ли из этого, что нет и священных блудниц? Которые веруют, что они благодетели мира?.. Скажем, та лунная гетера? Впрочем, она внутреннюю границу квартала не переступала… Любовника убивали как минимум двое — беспорочных… Беспорочных?»

Киник пытался собрать воедино разрозненные мысли, но чего-то не хватало…

Чего?

Оставалось ждать: если недостающее ему нужно, оно придёт само.

— Да, а Кибела?.. Муж её—Аттис… Скопец. Но Пилат — отнюдь не Аттис… Тогда почему — Кибела?.. Почему? Потому что — мать богов?.. Богоматерь… Богоматерь?.. — расхаживая по Хранилищу, вслух размышлял Киник. — Вила Сида… Злата Майя… Или — Лада… — вспоминал Киник имена богинь, которые у разных народов считались матерями богов неба. — Мать богов! Лада! А кто у неё супруг? А супруг у неё… Ну конечно же — Велес! Конечно же! Он её и ребёнок, и супруг! Бог власти!

От жаром полыхнувшей догадки у Киника пересохло горло.

Пить захотелось мучительно.

Киник вышел из Хранилища во дворик и шагнул к одному из тех деревьев, которые были непременным атрибутом, наверно, всех библиотек ойкумены. У этого удивительного дерева названий много, а Киник называл его земляничником — из-за исходившего от него аромата.

Земляничник под окнами библиотек оказывался потому, что ствол его был красивейшим образом закручен по оси, кроме того, ветви его составляли причудливые ломаные линии и фигуры, некие, как могло показаться, тайные знаки, которые, по бытующему мнению, способствовали объёмности мысли.

В тени этого дерева размышлений, у пятнистого зеленоватого ствола, стоял кувшин с водой. Он в Хранилище при появлении здесь Киника уже был, а появился, возможно, вместе с основавшими библиотеку римлянами. Кувшин был богато украшен причудливой росписью, которая, однако, влагу пропускала — наружные стенки были всегда влажные, выступившая влага, испаряясь, сосуд охлаждала, потому вода в нём оставалась прохладной даже в самую жару.