Анник Кожан - Наложницы. Гарем Каддафи Страница 3

Но об этом новая Ливия не была готова говорить. Табу! Конечно, она не отказывается обвинять Каддафи и требует пролить свет на сорок два года мерзости и абсолютной власти. Люди ведут перепись жестокого обращения с политзаключенными, репрессий против оппозиционеров, пыток и убийств повстанцев. Не устают изобличать тиранию и коррупцию, двуличие и сумасшествие Вождя, его манипуляции и извращения. И требуют репараций для всех жертв. Но о сотнях молодых девушек, которых он обратил в рабство и изнасиловал, не хотят даже слышать. Пусть они не появляются на людях или покинут страну, скроются под вуалью, зажав свою боль в кулачок. Было бы проще, если бы они умерли. Впрочем, некоторые мужчины из их семей готовы об этом позаботиться.

Я вернулась в Ливию, чтобы снова встретиться с Сораей. По крупицам я собирала другие истории и пыталась изучить сеть соучастников преступлений тирана. Расследование проходило под сильным давлением. Жертвы и свидетели до сих пор боятся поднимать эту тему. Некоторые являются объектом угроз и запугиваний. «В ваших интересах и интересах Ливии — оставьте свое расследование!» — советовали мне многие люди перед тем, как быстро отключить свой телефон. А один бородатый молодой человек в бешенстве бросил мне из застенка мисуратской[4] тюрьмы, где он отныне проводил свои дни, читая Коран: «Каддафи мертв! Мертв! Зачем вам нужно вытаскивать из-под земли его скандальные секреты?» Министр обороны Уссама Хоуили придерживается похожего мнения: «Это тема позора и национального унижения. Когда я думаю об оскорблениях, нанесенных стольким молодым людям, а также солдатам, я чувствую такое отвращение! Я вас уверяю, лучше промолчать. Все ливийцы ощущают на себе грязь и хотят перевернуть страницу».

Неужели? А бывают ли такие преступления, которые можно выдать за мелкие грязные секреты? Бывают ли красивые и благородные жертвы и бывают ли опозоренные? Те, которых следовало бы почитать, вознаграждать, компенсировать их потери, и те, из-за которых нужно срочно «переворачивать страницу»? Нет. Последнее недопустимо. История Сораи — отнюдь не анекдот. Преступления против женщин — по отношению к таким преступлениями во всем мире допускается столько небрежности, если не попустительства! — не являются смехотворной темой для обсуждения.

Признание Сораи — смелое, оно должно быть прочитано как документ. Я написала его под ее диктовку. Она хорошая рассказчица, и у нее безупречная память. И ей невыносима мысль об обете молчания. Вероятно, не состоится уголовный суд, на котором восторжествует справедливость. Может быть, Ливия никогда не признает страдания жертв Муаммара Каддафи и созданной по его образу и подобию системы. Но, как бы то ни было, ее признание необходимо как доказательство того, что, в то время как он важно расхаживал в ООН с видом хозяина мира, в то время как лидеры других наций расстилали перед ним красную ковровую дорожку и принимали с фанфарами, в то время как его «амазонки» служили объектом любопытства, восхищения или насмешки, у него дома, в его огромной резиденции Баб-аль-Азизия или, точнее, в сырых подвалах Муаммар Каддафи держал в заточении девушек, которые там появились, еще будучи детьми.

Часть 1 Рассказ Сораи 1 Детство

Я родилась в Мараге, небольшом местечке района Джебель Ахдар — Зеленая Гора, недалеко от египетской границы. Это было 17 февраля 1989 года. Да, 17 февраля! Отныне ливийцы не смогут забыть эту дату: в этот день зародилась революция, которая в 2011 году свергла Каддафи с престола. Другими словами, это день, достойный стать национальным праздником, и мне приятна эта мысль.

Сначала в нашем доме появились три сына, а после меня родились еще двое мальчиков и моя младшая сестра. Но я была первой дочерью, и отец был без ума от счастья. Он хотел иметь дочь. Он хотел Сораю. Он придумал это имя еще задолго до женитьбы. Отец часто рассказывал мне о том, что чувствовал, когда впервые меня увидел. «Ты была хорошенькая! Такая хорошенькая!» — повторял он мне часто. Он был настолько счастлив, что на седьмой день после моего рождения привычное празднование приобрело масштабы настоящей свадьбы. Дом был полон гостей, музыка, шикарный стол… Он желал всего для своей дочери, тех же шансов, таких же прав, как и у ее братьев. Отец даже сегодня говорит о том, как мечтал, что я стану врачом. И это правда, именно он подтолкнул меня записаться в лицее на курс естественных наук. И если бы моя жизнь текла по обычному руслу, может быть, я действительно выучилась бы на медика. Кто знает? Но пусть мне не говорят о равенстве прав с моими братьями. Этого нет! Ни одна ливийская женщина не может поверить в эту басню. Достаточно посмотреть на то, как моей матери, женщине очень современной, пришлось отказаться от большинства своих идей.

А у нее их было много. И все они оказались разбиты. Она родилась в Марокко, в доме своей любимой бабушки. Ее родители были тунисцами. Она пользовалась многими свободами, потому что, будучи еще совсем юной, прошла в Париже стажировку на парикмахера. Мечта, не правда ли? Именно там она встретила папу, во время званого ужина в один из вечеров Рамадана. Он тогда работал в посольстве Ливии и тоже обожал Париж. Там царила очень легкая, радостная атмосфера — по сравнению с угнетающим ливийским климатом. Он мог бы окончить языковые курсы во Французском Альянсе, как ему предлагали, но был слишком беззаботен и в свободное время предпочитал прогуливаться, наслаждаясь видами города. Сегодня он сожалеет, что не говорит по-французски. Это наверняка изменило бы нашу жизнь. В любом случае, как только он встретил маму, он быстро решился. Он попросил ее руки, свадьба состоялась в Фесе, где еще жила его бабушка, и — оп! — он с гордостью увозит ее в Ливию.

Каким же это стало шоком для матери! Она никогда не думала, что ей придется жить в Средневековье. Такая кокетливая, такая модница, с шикарной прической и красивым макияжем, она была вынуждена задрапироваться в традиционное белое покрывало, почти не выходя из дома. Она была словно лев в клетке. Чувствовала себя обманутой, затянутой в ловушку. Не о такой жизни она мечтала. Отец говорил о путешествиях между Францией и Ливией, о ее работе, которую она быстро организует в двух странах… Вместо этого она очутилась в стране бедуинов. Она впала в депрессию. Тогда папа подсуетился, чтобы переехать в Бенгази, второй по величине город Ливии на востоке страны. Провинциальный городок по-прежнему оставался немного недовольным властью, установившейся в Триполи. Он не мог ее взять с собой в Париж, куда продолжал часто ездить, но по крайней мере она будет жить в большом городе, ей не придется носить покрывало, и она даже сможет начать собственное дело в семейной парикмахерской. Как будто это могло ее утешить!