Нафиса Хаджи - Сладкая горечь слез Страница 29

Вернувшись, он посмотрел на меня, на выражение моего лица и сказал:

— С ним все в порядке. Сломаны рука и нога. Но он поправится.

Я разрыдалась, а отец посадил меня к себе на колени, вытер слезы и даже попытался развеселить.

— Что ж, Дина, вот тебе и новый поворот старого сюжета. Обезьяна свалилась на крокодила, нанесла упреждающий удар, переломала ему кости и напугала, даже прежде чем бедняга успел задуматься о возможности сожрать ее сердце.

Но я разревелась еще громче. Папа же продолжал хохотать, пока я тоже не улыбнулась, поняв, что с мальчиком действительно все хорошо. Когда же слезы и смех стихли, я призналась:

— Я думала, он умер.

— Он тоже так думал, когда пришел в себя. Думал, что ты разбилась насмерть. И очень обрадовался, узнав, что переломал кости не напрасно.

Наши семьи были знакомы и прежде, но впервые общались так тесно. Когда я была маленькой, телефон был один на весь квартал, у наших соседей. И все, кому надо было позвонить, обращались к ним. Хозяйка дома, конечно, не была в восторге, и хотя все пытались заплатить за пользование телефоном, но миссис Юсуф — так звали мать мальчика — вечно ворчала и жаловалась. Если человек говорил по телефону, она стояла почти вплотную, так что слышала каждое слово, и нимало не смущалась этим. Все вздохнули с облегчением, когда и у других жителей квартала, менее злобных и более воспитанных, установили телефоны, но нашей семьи среди счастливчиков не оказалось.

Наши отношения с семейством Юсуф нельзя было назвать дружескими, хотя мы давным-давно пользовались телефоном других соседей, и тот факт, что отец пошел к ним с извинениями, значил совсем немало. Понимаешь, за несколько лет до этого в нашу дверь постучалась юная девушка, лет пятнадцати или шестнадцати, дочь прачки миссис Юсуф, и спросила, не возьмет ли моя мама ее в домработницы. В то время наша семья переживала период относительного благополучия в череде подъемов и спадов, порожденных деловыми авантюрами моего отца. И мама решила, что пора нанять вторую служанку, в подмогу старой Мэйси, которой все труднее было справляться со стиркой. Девушка прекрасно работала. Пока не наступил десятый день Мухаррама. Ты опять киваешь — Садиг рассказал тебе, что такое Мухаррам? И про суннитов и шиитов? Должна сказать, я очень удивлена. Впрочем, после стольких новостей моя способность удивляться несколько притупилась.

Итак, с наступлением Мухаррама девушка неожиданно попросила расчет. Мама, захваченная врасплох, принялась расспрашивать, в чем дело, не обидели ли мы ее. Девушка сказала, что все хорошо, но она должна, дескать, вернуться в свою деревню по неотложному делу. Каким-то образом мама выяснила, что миссис Юсуф рассказала девушке, что мы шииты.

— Это правда? — хотела знать бедняжка.

Мама подтвердила.

Девочка помолчала, а потом все-таки спросила, нерешительно так:

— Знаете, хозяйка моей мамы, дама из соседнего дома, говорит, что шииты отмечают великие жертвы в Ашуру, десятый день Мухаррама. Это тоже правда?

— Мы вспоминаем этот день, верно, — подтвердила мама. — Битву при Кербеле, когда внук Пророка Хусейн, его семья и близкие были уничтожены войсками тирана Язида.

Новая пауза, а потом безудержный поток слов:

— А еще эта дама хочет, чтобы я работала у них, вместе с мамой. Она сказала маме, что мне опасно тут, у вас, оставаться. Потому что в день Ашура шииты убивают детей. Убивают, варят и едят, как жертвоприношение. Я не поверила ей, Биби, но она все не отставала и все-таки убедила мою мать, и мама очень напугана. Хозяйка наговорила ей жутких вещей про вас, про шиитов. Сказала, что вы вообще не настоящие мусульмане, а порождение дьявола. И что вы едите суннитских детей.

Девушка очень хотела, чтобы ее переубедили. И маме это удалось. В нашей округе порой переманивали слуг. Наверное, миссис Юсуф полагала, что раз мать девушки уже работает у нее, то это дает ей право на интригу. Но злобные наговоры на нас, на нашу веру — это было слишком, выходило за всякие рамки. С тех пор мама при любом упоминании миссис Юсуф поджимала губы и гневно взмахивала рукой в направлении соседского дома, бросая: «Эта ваххабитка»[78]. Знаешь такое слово? Ну да, сейчас это распространенный термин. Для шиитов это слово всегда было эпитетом нетерпимости — так называли особенно враждебных суннитов. Большинство суннитов не из таких. Среди моих школьных подруг и других соседей фанатиков не было.

У истории есть, разумеется, и оборотная сторона. Даже сейчас мне неловко вспоминать, как каждый год в месяц Мухаррам город наполняли пронзительные вопли проповедей, доносившиеся из репродукторов на Солдатском базаре, — от шиитских призывов подскакивало давление у всех суннитов, живших в зоне слышимости. Проповеди откровенно враждебные — лишь слегка завуалированная злоба, направленная против первых трех халифов ислама, которых шииты считали узурпаторами, а сунниты — праведниками. Можешь себе представить? История давностью в тысячу четыреста лет определяет отношения между соседями в двадцатом веке? Нет, ты не можешь представить. Потому что у вас здесь история — мертвая. Она замкнута в учебниках, которые обязаны вызубривать школьники, и о ней мгновенно забывают, захлопнув книжку. В Пакистане каждая беседа, даже самая личная, отмечена трепещущим дыханием прошлого, словно овевающим тебя изнутри; каждое новое поколение заново отстаивает истины, выстраданные много веков назад.

Но я знала только, что противная соседская тетка нас не любит. Об этом и думала, когда на следующий день подглядывала, чем занимается женщина, наследника которой я нечаянно подвергла опасности. Скрывшись за парапетом террасы, я наблюдала, как госпожа Юсуф устроила сыночка в саду и принялась хлопотать над ним, носиться в дом и обратно — приносила то попить, то поесть, то книжку, чтобы он не скучал, то игрушку, чтобы отвлечь от боли в сломанных конечностях. Но он не жаловался. Наконец мамаша скрылась в доме, и мальчишка поудобнее устроился в своем кресле, чтобы вздремнуть, как велели. И тут заметил меня — я не успела улизнуть со своего наблюдательного пункта.

— Ты — девчонка со стены.

— Меня зовут Дина, — хмуро буркнула я. Кто знает, может, мальчишка думает о нас так же, как его мать?

— Привет, Дина Со Стены. Меня зовут Умар.

Умар. Суннитское имя — одного из тех зловредных халифов[79]. Ни один из шиитов никогда не даст своему сыну такого имени. Но говорил он вполне дружелюбно. Поразительно, особенно учитывая, что у него были все причины не испытывать ко мне симпатии.

— Мне жаль, что так получилось.

— Если бы тебе действительно было жаль, ты бы не стояла там, а то мне дурно от одной мысли, что ты опять свалишься.

Я виновато сделала шаг назад.

— Погоди! Вернись, а то теперь мне не видно тебя, Дина Со Стены.

Я подошла поближе, чтобы он мог меня видеть.

— Так лучше. Ну а фрукты достать удалось?

— Прости?

— Дело стоило такого риска, если тебе удалось добыть плоды джамун.

— А, да. Когда я свалилась, в руке у меня была полная горсть джамун. В суматохе я и не заметила, только когда домой пришла, увидела. Я их так сильно сдавила, что сок потек по рукаву. Мама даже подумала, что это кровь.

Он рассмеялся.

— Ты их хотя бы съела?

— He-а, не смогла. Уж очень плохо мне было.

— Да и раздавила все в лепешку.

— Ну да. И это тоже. Больно тебе?

— Чуть-чуть.

— Прости меня, Умар. И спасибо.

— За что это? — нахмурился он.

Я замялась, смущенная пафосом слов, которые все же решилась произнести вслух.

— За то, что спас мне жизнь.

— И что, я правда это сделал?

— Ну конечно! Если бы тебя там внизу не было, я бы упала прямо на землю! И наверняка разбилась бы насмерть!

— Кто бы мог подумать, что я такой герой?

— Герой? Я ничего подобного не говорила.

— Разве?

— Ну да. Ты случайно оказался под деревом. В правильном месте в нужное время.

— Или в неправильном, если принять во внимание сломанные кости. Но если ты так думаешь, значит, нет никаких причин благодарить меня, ведь так? Поскольку ты ничем мне не обязана.

— Э-э… я не это хотела сказать. Я просто имела в виду, что… ну, герой — это тот, кто сделал нечто большее, чем просто стоял под деревом и смягчил чье-то падение. Герой — он должен что-то сделать. А не просто оказаться.

— Откуда ты знаешь, что я ничего не сделал? Я предупредил тебя, так?

— Да, верно.

— И протянул руки, чтобы поймать тебя.

— Правда?

— Не знаю. Но вполне возможно. Да, точно, именно так я и поступил.

— Не верю.

— Ты мне не веришь?! Я спас тебе жизнь — по твоим же собственным словам, — а ты теперь обвиняешь меня во лжи?