Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы: Сочинения Страница 27

В прокуратуру — небольшой деревянный дом, стоявший за железной дорогой, неподалеку от вокзала, Ян зашел смело. «Все, — думал он, — распишусь — и в Волгоград вечером дерну».

Открыв дверь приемной, спросил:

— Можно?

— А-а-а, Петров, подожди, — сказал прокурор района, стоя на столе и держа в руках молоток. — Сейчас прибьем гардину…

«Ну, — подумал Ян, — прокурор делом занят. Конечно, садить не будут». Ян ждал молча.

Распахнулась дверь, и Анатолий Петрович пригласил Яна.

Он вошел. Приемная просторная. За столом — средних лет женщина, это она подавала прокурору гвоздь, когда он прибивал гардину.

— Вот сюда, — сказал Анатолий Петрович, и Ян последовал за ним.

Вошли в маленький кабинет. Стол занимал треть комнаты. Прокурор сказал: «Садись»,— и Ян сел на стул, стоящий перед столом. Прокурор достал какой-то бланк, положил на стол и пододвинул к Яну:

— Распишись, — сказал Анатолий Петрович, — с сегодняшнего дня ты арестован.

— Что-что? — спросил Ян.

— Это санкция на арест. Распишись. Все. Хватит. Покуролесил, — сказал прокурор и, взяв черную, к концу утончающуюся ручку, вложил Яну в правую руку. — Распишись.

— Вы в своем уме, Анатолий Петрович? Что вы мне суете? Расписываться не буду.

Бросил ручку, и она покатилась по санкции, оставив на ней несколько чернильных капель синего цвета одна другой меньше. Чернильные капли заляпали санкцию примерно в том месте, где Яну надо расписаться.

— Вот вам моя роспись, — зло сказал Ян, не глядя на прокурора.

— Хорошо, расписываться ты не хочешь, — сказал прокурор, взяв ручку. — Тогда напиши в санкции, что от подписи отказался.

— Анатолий Петрович! — Ян повысил голос. — Вы что, за дурака меня принимаете? Пишите сами, если это вам надо.

Прокурор убрал санкцию в ящик стола и встал.

— Пошли.

Ян через приемную вышел в коридор, где сидела сестра. Там его ждали два милиционера. Ян сказал сестре: «До свидания»,— и в сопровождении ментов пошел к машине. ГАЗ-69 с водителем за рулем стоял у ворот прокуратуры.

Сел на заднее сидение, менты по бокам, и машина покатила. Водитель, парень лет тридцати, посмотрев на Яна, сказал:

— Здорово, старый знакомый.

Ян промолчал.

— Что, не узнаешь?

— Узнаю, — ответил Ян, слыша в голосе водителя не издевательство, а сочувствие.

Водитель летом поймал Яна около поезда, когда он хотел уехать на крыше вагона со своими друзьями в Омутинку, чтоб обворовать школу. Робка с Генкой разбежались в разные стороны, а водитель схватил Яна за шиворот — он не обратил внимание на ментовскую, без погон, рубашку. Попытался выскользнуть из пиджака, надеясь оставить его в цепкой ментовской руке, а самому убежать: в карманах пиджака ничего не было. Водитель другой рукой сжал его локоть. Так он провел Яна по перрону вокзала в ментовку. Дежурный по линейному отделу милиции отпустил Яна — зайцы ему не нужны.

«Если б ты меня тогда не поймал, — подумал Ян, — мы бы уехали в тот день в Омутинку. И тогда бы нам не попался в тамбуре тот мужик, которого мы грохнули».

— Ну вот, доездился, — сказал водитель, — такой молодой — и в тюрьме сидеть будешь.

Ян промолчал, и водитель больше с ним не заговаривал, понимая: парню не до разговора.

Через неделю Яна с этапом отправили в тюрьму и вот теперь привезли в КПЗ для закрытия дела.

10

Сутки Ян отвалялся на нарах, выспался, и сегодня его повели, как думал он, к Бородину. Но в кабинете сидел младший советник юстиции, помощник прокурора, следователь прокуратуры по делам несовершеннолетних Иконников. Ян знал: следствие у малолеток должна вести прокуратура, но уголовный розыск был расторопней, он раскрывал преступления малолеток и готовые дела передавал в прокуратуру. Иконников стал допрашивать Яна, поглядывая в протоколы, составленные начальником уголовного розыска. Но у следователя прокуратуры была надежда: вдруг Ян, посидев в тюрьме, откажется от лживых показаний и расскажет ему, как батюшке на духу.

Ян лениво отвечал на вопросы следователя, оглядывая его. Иконников пожилой, сухощавый, среднего роста, седой и казался Яну старикашкой. Сын Иконникова — Ян знал это — за какое-то крупное преступление схлопотал около десяти лет.

— Значит, — спросил Иконников, — от старых показаний не отказываешься?

— Нет. Я не собираюсь в угоду вам давать лживые показания против себя. Вы что, вранье или правду любите?

— Правду, конечно.

— Ну и не задавайте лишних вопросов. Врать я не намерен.

— Пусть будет по-твоему. Только твою правду и буду записывать.

Обновив протоколы рукой следователя прокуратуры, Иконников на другой день сказал:

— В конце недели закроем дело. И все.

На закрытие дела Иконников пригласил защитника. Ян со следователем сидели и ждали Ефарию Васильевну, адвоката районной адвокатуры, жену начальника милиции. Наконец она пришла, улыбнулась, поздоровалась, бросила черные перчатки на стол, разделась и села.

— Так, Коля, — сказала она, — давай посмотрим дело.

Иконников придвинул стул, и Ефария Васильевна стала бешено листать дело.

— Можно помедленнее? — попросил Ян.

— Можно, — ответила защитник.

— Давайте сначала.

— Давай, но там интересного ничего нет. Есть, правда, одна интересная бумага, Коля, которую тебе надо обязательно подписать.

— Что за бумага?

— Санкция. Ты ее тогда не подписал. Сейчас подпишешь?

Ян задумался.

— Собственно, — продолжала Ефария Васильевна, — можешь и не подписывать, от этого никому хуже не будет. Тебя не выпустят, если не подпишешь, ты это уже проверил, а суд и без подписи состоится. Подпишешь?

И Ян оставил на память органам правосудия свою корявую подпись.

Из всего дела только один документ запомнился Яну. В нем говорилось: если он не приедет из Волгограда в Падун на зимние каникулы, то не позднее 10 января послать санкцию на арест в Волгоград, по месту жительства Петрова.

«Десятого января меня и арестовали. Если бы послушался отца и уехал, санкцию бы вдогонку»,— подумал Ян, когда закрытие следственного дела скрепили подписями.

На следующий день Яна и других этапников на «воронке» отвезли на железнодорожный вокзал и посадили в «Столыпин».

И вот Ян снова в тюрьме. Получив постельные принадлежности и переодевшись в застиранную робу, шел следом за корпусным и молил Бога: «Посадите в другую камеру!» Но в тюрьме — порядок, и заключенных, возвращавшихся со следствия, сажали в те же камеры. Яна закрыли в двадцать восьмую.