Дорис Лессинг - Золотая тетрадь Страница 27

Так была устроена жизнь Анны. Но только когда она оставалась одна, в своей большой комнате, эта женщина была самой собой. Ее комната была продолговатой, длину помещения несколько урезала стоящая в глубине узкая кровать. Рядом с кроватью высились стопки книг и бумаг, стоял телефон. В комнате было три высоких окна. В одном конце комнаты, рядом с камином, стоял письменный стол с пишущей машинкой на нем. Там Анна писала письма, а иногда, нечасто, книжные обзоры и статьи. В другом конце стоял длинный рабочий стол, выкрашенный в черный цвет. В ящике этого стола хранились четыре тетради. На поверхности стола всегда царили чистота и порядок. Стены и потолок были белого цвета, правда, уже слегка потускневшие от темного лондонского воздуха. Пол был выкрашен в черный цвет. Кровать была застелена черным покрывалом. Длинные шторы были тускло-красными.

Сейчас Анна медленно переходила от одного окна к другому, наблюдая за игрой слабого обесцвеченного солнечного света, которому не удавалось достичь тротуара — дна узкой расселины между высокими викторианскими домами. Она занавесила окна, с удовольствием прислушиваясь к тому, как уютно скользят колесики по глубоким желобкам, как нежно шелестят полотна тяжелой шелковой ткани — сшш-сшш-сшш, — встречаясь друг с другом и образуя мягкие складки. Она зажгла свет над большим рабочим столом, и его гладкая черная поверхность засияла, отражая красное свечение штор. Анна достала, одну за другой, четыре тетради и аккуратно, в ряд, разложила их на столе.

Предаваясь этому занятию, она сидела на старомодном вращающемся табурете, и сейчас она подняла его очень высоко, почти вровень со столом. Анна сидела и смотрела вниз на четыре тетради так, будто она — генерал, который, стоя на вершине горы, наблюдает, как его войска разворачиваются в расстилающейся у подножия долине.

Четыре тетради выглядели одинаково: квадратные, около восемнадцати дюймов в ширину, с блестящими обложками, своей фактурой напоминавшими дешевую муаровую ткань. Но по цвету они различались: черная, красная, желтая и синяя. Когда тетради были раскрыты и были видны четыре первые страницы, делалось ясно, что порядок там установился не сразу. В каждой из них первая страница или первая пара страниц были покрыты неразборчивыми каракулями и обрывками фраз. Потом появлялся заголовок, словно Анна почти автоматически разделила саму себя на четыре части, а потом, исходя из природы того, что она написала, каждой части присвоила имя. И так это и было. Первая книга, черная тетрадь, начиналась с каких-то рисуночков, нотных знаков, рассеянных по всей странице, скрипичных ключей, которые постепенно превращались в знак £, а потом обратно в скрипичный ключ; потом шел сложный узор из сцепленных между собой окружностей, а потом слова:

черный

          темно, так темно

                   темно

                           здесь какая-то тьма

А потом другим, каким-то испуганным почерком:

Каждый раз, когда я сажусь писать и даю волю своему сознанию, появляются слова «как темно» или что-либо связанное с тьмой. Ужас. Ужас этого города. Страх одиночества. Только одно удерживает меня от того, чтобы не вскочить и не закричать, чтобы не броситься к телефону и не позвонить хоть кому-нибудь, — это то, что я заставляю себя мысленно вернуться в тот горячий свет… белый свет, свет, закрытые глаза, красный свет обжигает глазные яблоки. Шершавый пульсирующий жар гранитной глыбы. Моя ладонь прижата к ней, скользит по мелкому лишайнику. Мелкий шершавый лишайник. Мелкий, как ушки крошечных животных, теплый шероховатый шелк под моей ладонью, упорно пытающийся проникнуть в поры на моей коже. И жара. Запах солнца, раскалившего горячий камень. Сухо и жарко, и шелк мелкой пыли на моей щеке, пахнущей солнцем, солнце. Письма от литературного агента касательно романа. Каждый раз, когда приходит такое письмо, хочется смеяться — это смех отвращения. Плохой смех, смех беспомощности, самонаказания. Нереальные письма, когда я думаю о глыбе горячего пористого гранита, о щеке, прижатой к раскаленному камню, о красном свете на моих веках. Обед с агентом. Нереально — роман все больше и больше напоминает некое существо со своей собственной, отдельной от моей, жизнью. Книга «Границы войны» уже не имеет ко мне никакого отношения, она — собственность других людей. Агент сказала, что надо снять фильм. Я сказала «нет». Она проявила терпение, ее работа — его проявлять.

Здесь была нацарапана дата — 1951.

(1952) Обедала с киношником. Обсуждали актерский состав для «Границ». Так невероятно, что еле сдерживала смех. Я сказала «нет». Обнаружила, что меня начинают в это втягивать. Резко встала и свернула разговор, поймала себя на том, что уже мысленно вижу слова «Границы войны», сверкающие рядом с кинотеатром. Хотя, разумеется, киношник хотел назвать это «Запретная любовь».

(1953) Все утро потратила на то, что пыталась вспомнить себя сидящую под деревьями во влеи[6] вблизи Машопи. Не получилось.

Здесь появился заголовок или название тетради:

                                  ТЕМНОЕ

Страницы были поделены пополам аккуратной, идущей вертикально черной линией, разделы были озаглавлены:

                       Источник             Деньги

На левой половине были обрывки предложений, воспоминаний, приклеенные к страницам письма друзей из Центральной Африки. Справа: учет денежных сумм, связанных с «Границами войны», сведения о гонорарах, полученных за переводы, и тому подобное, отчеты о деловых встречах и так далее.

Через несколько страниц записи слева прекратились. В течение трех лет в черную тетрадь не заносилось ничего, кроме деловых и практических сведений, которые, похоже, постепенно вытеснили воспоминания о реальной Африке. Записи слева возобновились напротив отпечатанного на машинке, похожего на манифест текста, листок с которым был приклеен к одной из страниц тетради. Это было краткое содержание книга «Границы войны», теперь переименованной в «Запретную любовь». Оно было написано Анной с большой иронией, в качестве шутки и одобрено сценарным отделом киностудии через ее агента.

Талантливый юноша по имени Питер Карей, чья отмеченная большими успехами учеба в Оксфорде была прервана Второй мировой войной, получил назначение в Центральную Африку, где вместе с другими юношами, носящими небесно-голубую форму Королевских военно-воздушных сил, он будет проходить подготовку в качестве летчика. Идеалист с горячим сердцем, никогда не остающийся равнодушным, Питер потрясен лихими порядками и отношениями, обусловленными цветом кожи, царящими в маленьком городке, куда он попадает, и оказывается вовлеченным в деятельность ведущих бурную светскую жизнь местных левых, которые эксплуатируют его наивный юношеский радикализм. На неделе они шумно разглагольствуют о беззакониях, совершаемых по отношению к черным, а на выходные имеют обыкновение отправляться в некий колоритный загородный отель, принадлежащий похожему на Джона Булля землевладельцу по имени Бутби и его милой жене, хорошенькая и очень юная дочь которых влюбляется в Питера. Со всем легкомыслием, присущим молодости, он подает ей какие-то надежды на взаимность; а в это время в сердце миссис Бутби, не получающей должного внимания от своего запойного и сильно любящего деньги мужа, зарождается тайная, но мощная любовь к прекрасному юноше. Питер, у которого оргии левых вызывают чувство глубокого отвращения, вступает в контакт с местными активистами-африканцами, предводитель которых работает в отеле поваром. Питер влюбляется в молодую жену повара, не получающую должного внимания от мужа, помешанного на политике, но его любовь грубо противоречит всем табу, обычаям и нравам белых поселенцев. Миссис Бутби волею случая становится свидетельницей их романтического свидания; и в припадке ревности доносит на влюбленных властям местного лагеря военно-воздушных сил, где ей обещают, что Питер будет выдворен прочь из колонии. Она рассказывает обо всем своей дочери, не осознавая, какой подсознательный мотив ее к этому побуждает, а это стремление унизить юную невинную девицу, которую Питер предпочел ей самой и которая заболела из-за тяжелого оскорбления, нанесенного ее гордости белой девушки. Девушка объявляет, что уйдет из дома, во время тяжелой сцены с матерью, когда та кричит, в исступлении: «Ты даже не сумела понравиться ему! Он предпочел тебе грязную черную девку!» Повар, которого миссис Бутби поставила в известность о вероломстве жены, выгоняет ее и велит ей вернуться в отчий дом. Однако та, в порыве гордого неповиновения, не слушает мужа и вместо этого отправляется в ближайший город, где пытается найти выход из положения самым доступным способом, а именно — становится уличной женщиной. Сердце Питера разбито, рухнули все надежды, развеялись все иллюзии. В последнюю ночь в колонии он напивается допьяна и случайно встречает свою темнокожую возлюбленную в убогом придорожном кабачке. Всю эту последнюю ночь они проводят в объятиях друг друга, в том единственном месте, где могут встретиться белый и чернокожая, — в борделе, стоящем на берегу местной речушки, несущей прочь свои мутные воды. У этой невинной и чистой любви, уничтоженной жестокими бесчеловечными законами того общества, в котором они живут, и завистью безнравственных людей, нет никакого будущего. Влюбленные трогательно мечтают о том, как встретятся в Англии, когда войне настанет конец, но оба при этом знают, что это всего лишь жалкая бравада, попытка утешить себя. Наутро Питер прощается с группой местных «прогрессивно мыслящих», и его презрение легко читается во взгляде честных юных глаз. Тем временем его молодая темнокожая возлюбленная скромно стоит на другом конце платформы в толпе людей одного с нею цвета кожи. Когда паровоз выпускает первые клубы пара и звучит свисток, она машет ему рукой; но Питер ее не видит; в его взгляде уже отражается предчувствие смерти, которую ему предстоит встретить, — он же летчик-ас! — и она возвращается на улицы своего темного города, идя под руку с другим мужчиной и бесстыдно хохоча в надежде скрыть свое горькое унижение.