Рубен Гальего - Я сижу на берегу Страница 22

Оторванный от учебного процесса товарищ уже второй год не может перейти из класса в класс. Он стоит и улыбается, ему все равно.

Миша делает серьезное лицо.

– Но я не могу мыть голову в холодной воде. Я простужусь, заболею и умру. А у Феди все равно физкультура. У него по физкультуре все отметки проставлены.

– И тебе не стыдно? В присутствии членов учебного комитета ты хамишь учителю. Лучшие ученики школы пришли, чтобы помочь тебе, заведующая учебной частью отложила все дела и пришла к нам на урок. Ты должен брать с них пример.

Миша оглядывает учебный комитет. Делает вид, что ему действительно очень хочется взять этот самый «пример» с кого–то из нас.

– Что я такого сказал? Никому я не хамил. Голову нужно мыть горячей водой с мылом, нам лектор рассказывал. Помните, в прошлом месяце лектор приходил? А пример мне, наверное, с Рубена надо брать?

– Почему бы и нет? Рубен – лучший ученик школы.

Миша смотрит на меня, подмигивает мне, широко улыбается и медленно, уверенно произносит:

– Но он же лысый!

– Мишенька, ну как тебе не стыдно. Рубен не лысый, а стриженый. Он сам так захотел. Ему так больше нравится. К тому же такая прическа гораздо гигиеничнее. Правда, Рубенчик?

Она права. Учительница действительно была права. По инструкции тем, кто не мог за собой ухаживать, полагалась прическа «под чубчик». Чубчик – узкую полоску волос надо лбом – я не любил. Когда парикмахера долго не было, волосы у меня отрастали очень быстро. Я часто и подолгу болел, после болезни волосы мои вились шикарными кудряшками. Красивее, чем у Миши. Кудряшки мне нравились, чубчик – нет. Я предпочитал быть лысым. Я сам так захотел.

– Да, – киваю я, мол, мне так больше нравится.

Я только киваю, я ничего не говорю. Я боюсь, что, если заговорю, – сорвусь, заплачу. Плакать нельзя. Мальчики не плачут.

Миша понимает, что спорить дальше не стоит. Стриженый я или лысый – ему все равно. Он молчит.

Учительница говорит обычную в таких случаях ерунду. Берет с Миши торжественное обещание больше так не делать, приходить на уроки вовремя и слушаться старших. Миша обещает. Мы знаем, что он не выполнит свое обещание. Он слушается старших не всегда.

Урок продолжается. Учительница спрашивает Мишу, подготовил ли он доклад. Миша говорит, что подготовил. «Я не вижу у тебя на столе доклада», – говорит учительница. «Доклад у меня в голове», – спорит Миша. «Рассказывай», – соглашается учительница. Миша рассказывает. Говорит он быстро и уверенно. Он помнит все. Формулы и графики, теоремы и доказательства. Учительница задает вопросы по докладу. Миша отвечает. Она спрашивает его еще и еще. Он отвечает без запинки. Он знает все. Учительница сдается и ставит ему в журнал «четверку». «Если бы у тебя дисциплина была так же хороша, как и память, имел бы «пятерку», – говорит она. Миша соглашается, Миша улыбается нам всем. Мише все равно, какие у него оценки в дневнике. Если бы Мише платили по рублю за каждую «пятерку», он учился бы лучше меня. Он ведь умный, а я – дурак.

АМИНАЗИН

У меня была очень хорошая характеристика, у Миши – очень плохая. В характеристиках про нас было написано все. В характеристиках было написано, что я очень–очень хороший, а Миша – очень–очень плохой. Если бы в Рай или Ад принимали по характеристикам, мы с Мишей не встретились бы больше никогда.

В Мишиной характеристике было написано, что он безнадежно испорчен, не признает авторитета учителей, что Миша представляет несомненную опасность для окружающих. С этой характеристикой после окончания школы его направили в психоневрологический интернат. В психоневрологический интернат, то есть дурдом, отправляли самых–самых плохих. Поэтому в дурдоме его положили в палату к самым плохим и опасным. Он лежал в палате с ворами–рецидивистами, мокрушниками и насильниками – с зэками. Зэки спасли ему жизнь. Если бы в дурдоме не было зэков, Миша бы умер.

В первый же день пребывания Миши в дурдоме ему вкололи укол аминазина. Мише стало плохо, очень плохо. После аминазина становится плохо всем. Даже здоровые и безбашенные зэки боялись аминазина. Аминазин им назначали только в крайних случаях. Но Миша был страшнее зэков. Зэкам кололи одну ампулу аминазина, Мише назначили полный курс. Наверное, врачу было некогда осмотреть Мишу. Врач прочитал характеристику и испугался. Наверное, он боялся Миши очень сильно, так сильно, что решил встретиться с ним только после полного курса аминазина.

Когда молоденькая медсестра пришла делать Мише следующий укол аминазина, Мише было совсем плохо. Мише было уже почти все равно. Его расслабленные мышцы расслабились еще больше. Миша стал дураком от одного укола. Он лежал и не мог понять, что все делается для его же блага. От уколов он должен был стать хорошим, совсем хорошим. Но он упорно не хотел становиться хорошим, характеристика была права. Он хотел остаться плохим. Чтобы стать хорошим, нужно было терпеливо переносить укол за уколом. После последнего укола он обязательно стал бы хорошим, я уверен, – ведь после первого он не мог жевать.

Молодой веселый зэк подозвал медсестру к своей кровати. Внезапно схватил ее за рукав халата, бросил на кровать. Навалился всем телом, отобрал шприц.

– Чем народ травишь?

– Не положено говорить. Отпусти сейчас же, я закричу.

– Что в шприце, сука?

– Витамины.

– Странно, что–то он после твоих витаминов разговаривать не может. Ну, ты меня знаешь, я доверчивый. Сейчас я этот витаминчик тебе вколю.

Медсестра перестала вырываться, заплакала.

– Не надо, пожалуйста, не надо. Там аминазин.

Зэк побагровел. Зэка передернуло. Он медленно справлялся с гневом.

– Тихо, – сказал он. – Слушай меня внимательно. Я свои ноги на лесоповале потерял. Но руки еще при мне. Хорошие руки, сильные. – Он придвинул к лицу девушки кулак, огромный кулак в татуировках. – А еще я подхватил в тюрьме психическую болезнь. Когда вижу беспредел, на меня находит. А когда на меня находит, я за себя не отвечаю. Кажется, прямо сейчас находит. Вот сейчас задушу тебя, и мне ничего не будет, совсем ничего.

Он отпустил ее. Медсестра встала, шатаясь. Она стояла перед зэком, плакала и даже не пыталась убежать.

– Ладно. Знаешь ведь, что я пошутил, не плачь. Скажи мне, только честно, зачем вы ему эту гадость кололи?

– Не знаю, мне говорят, я колю. Мы всем буйным колем.

– Понятно. Теперь все понятно. Выходит, он буйный?

Медсестра кивнула, медсестра не могла говорить, она плакала.

Зэк ловко соскочил с кровати на тележку. Зэк подъехал к Мишиной кровати, сдернул с Миши одеяло. Миша лежал на кровати неподвижно. Руки и ноги его, тоненькие, как спички, были совсем не страшные. Совсем.