Ненси Джонс - Молли Страница 21

– Нахожу, в твоих мерзких фантазиях. Нет ничего удивительного в том, что сюжеты твоих романов так убоги. Ты ничего не знаешь о реальности, ты отталкиваешь ее.

Когда мы вернулись в свою комнату, он навалился на меня и стал снимать пальто.

– Тебе сегодня надо преподать урок, моя дорогая. Ты становишься ужасно вульгарной и грубой.

– Убирайся.

Но он толкнул меня на кровать и… о, дневник, je пеpeux par te dire ce qii 'il me fait faire! [12]

– Представь, что ты поедаешь шоколадное пирожное, – сказал он. – У тебя это неплохо получается, ты, маленькая паршивка.

– Я тебя уже даже не ненавижу, – сказала я ему потом. – Я уже ничего вообще к тебе не чувствую.

Это подействовало. Он терпеть не может, когда я говорю что-нибудь подобное. Он сказал, что сделает все, чтобы загладить свою вину передо мной, все, что я захочу:

– Дорогая, все в твоих прекрасных ручках!

– Отпусти мои прекрасные ручки, подонок, – отвечала я. – Я хочу домой.

– Я тоже. Мы скоро будем дома, в твоем новом доме. Что ты на это скажешь? – у него на лице было какое-то гаденькое, заискивающее выражение – как у собаки, которую пнули.

– Ничего не скажу. – Я посмотрела на кровать со скомканными простынями. Как здорово заставить его понервничать! – И я хочу уроки речи.

– Будут тебе уроки речи, – заявил мой блистательный отчим и попытался поцеловать меня на ночь.

– Убирайся, – заявила я. – Отстань от меня. Я хочу спать.

Он такой сентиментальный. Скоро он начнет работать, а я стану чем-то вроде плаката у него на стене. Мне его даже немножко жалко.

Когда я в первый раз прочитала это, то не очень поняла, что именно описывает Молли. Моя бабушка как-то рассказывала мне, как французы делают pate fе fois gras – насильственно раскрывают гусю клюв и просовывают в горло кукурузу. Я почувствовала, что что-то подобное случилось и с Молли.

К следующей странице дневника была приклеена фотография. Она стоит рядом с каким-то индусом, под полотнищем, на котором написано: «Гостиница и торговый дом: все, что сделано в Индии, у нас есть! Комнаты. Отличное питание. Коттеджи». На стенде за их спинами – множество почтовых открыток. Руки Молли свободно опущены, на ее правом запястье ясно выделяется что-то темное – кажется, это просто пятно, но по тому, как безжизненны ее пальцы, можно догадаться, что это такое. Волосы ее разметало ветром, она искоса смотрит на солнце, отворачиваясь от объектива фотоаппарата; на ней носки и обшарпанные туфли. Индус же расправил плечи, высоко поднял голову; он смотрит прямо перед собой – так, словно полагает, что камера нацелена только на него.

В июле, проехавшись по Скалистым горам и Великим Равнинам по дороге на восток, Молли прочитала «Как распознавать бабочек» Джона Генри и Анны Бостфорд Комсток – она нашла книгу в Иллинойсе, в магазине подарков. Она заставила Дика купить не только книгу (которая до сих пор у меня – напечатано в Итаке в 1943 году; Комсток была профессором энтомологии и знатоком природы в Корнуолле), но также и сачок, особую бутылку с пробкой для усыпления насекомых, специальную коробку и булавки.

«Я снова открыла это удовольствие, – пишет Молли. – Теперь мне нужен, конечно, микроскоп. Как мне не хватает папиной лаборатории – не говоря уже о том, как мне не хватает папы. И всех этих субботних дней, когда мы с папой и Бетси изучали слайды и стеклышки с культурами. Пикники в деревне. Папа был такой веселый, когда гонялся за бабочками, я помню, как летал за ним следом его галстук»…

…»Я уже забыла об этом. Я так много забыла, дневник. Мы с Бетси часто смеялись до слез. Бедная мама, ей было неловко с нами, мы все время старались ее задеть, засовывали пауков ей в лифчик. А потом воскресные дни, чай с бабушкой Бетси – бабушкой Кеклер – et notre leзons franзais – et, enfin, notre «mot de la semaine» [13], которую мы должны были запомнить. Я и это забыла.

А было так забавно – кто из нас первым сможет справиться с каким-нибудь смешным предложением. «У меня экклезиастская страсть к шоколаду «. «Я нахожу изгибы ваших губ отвратительными. Пожалуйста, научитесь элегантнее пить через соломинку «.

Какой же я стала ленивой, говорила нам миссис Тюрмонт. О, Бетси, моя прекрасная бабочка, что с тобой стало? Я уверена, что ты прониклась бы отвращением ко мне, если бы знала, что мне приходится делать!»

Я вспомнила это место из ее дневника, когда составляла свою выпускную речь. (Поговорив с бабушкой, я решила закончить не только этот класс, но и Высшую школу.) В память о Молли я использовала в этой речи слово «лениться»: «Какую бы тропу в будущее мы ни выбирали – лениться нам не к лицу. Мы должны бороться, и не только раскрыть, но и увеличить свой потенциал – придется усердно трудиться, идти вперед и вперед, но зато мы достигнем удовлетворения и успеха».

В то утро, стоя на подиуме, я и верила, и не верила в справедливость своих собственных слов. Микрофон усиливал мой голос, он делался более уверенным и громким. Когда я посмотрела на собравшихся выпускников и их родителей, я увидела за ними синее небо, простиравшееся до самого горизонта, и я знала – слова тоже не будут литься вечно. Вы можете просто умереть. Ведь Молли умерла, а я почти что последовала ее примеру.

Как мне хотелось в те дни вернуть ее к жизни, переделать, перекроить ее судьбу! Я чувствовала себя Холденом Колфилдом [14], только в женском обличье, – стою на краю скалы и ловлю во ржи резвящихся ребятишек.

В конце концов, Молли была моим первым и лучшим другом. И в ту весну в первом классе именно она извлекла меня из моего кокона, вытолкнула в прекрасный мир вокруг.

Когда я закончила свою речь, целый лес рук поднялся в воздух, все начали аплодировать, и мне казалось, что руки похожи на трепещущие от ветерка крылья бабочек Молли.

Вскоре после того, как Молли приобрела книгу Комсток и все приспособления для коллекционирования, она поймала свой первый экземпляр – фритилларис с серебристыми крылышками (семейство Нифалиды, Argynnisaphrodite) – в Коламбусе, штат Огайо, в зарослях чертополоха прямо у стен придорожного ресторана. Я внимательно рассмотрела бабочку, задерживая дыхание, чтобы не запотело стекло; коллекция состояла из ряда снабженных ярлычками крошечных мотыльков и бабочек побольше; были там и большие коричневые мотыльки с голубыми «глазами» на крылышках.

Коробка была очень старая, дерево потерлось и потрескалось, стыки дощечек рассохлись; от нее шел легкий запах камфары. В верхнем левом углу я нашла и серебрянокрылого фритиллариса, едва достигавшего в длину полутора дюймов, с темно-коричневым тельцем и такими же крыльями, покрытыми черными пятнышками и полосками. Нижние крылья были бледно-абрикосового и желтого цветов с белыми «глазками». По краям крылышки были белыми, даже «жемчужно-белыми», как отметила сама Молли.

Она также поймала «где-то в Пенсильвании», на грядках у мотеля «Закрытые глаза», как она пишет, несколько капустниц (семейство Перидае, Pierisrараеrарае, классического вида, и Pierisrapaeimmaculata, без пятнышек). «Но мне „закрыть глаза“ не удалось, – пишет Молли, – и все из-за Дика, который находит прохладный ночной воздух очень возбуждающим». И она приколола капустниц – белую и молочно-желтую, которые, согласно Комсток, губят другие виды, – рядом с фритилларисами.

Прибыв в Массачусетс, она изловила на лужайке возле своего нового дома экземпляр хиастрика серого – почти однотонный, сиренево-серый, который отличается огромным оранжевым, похожим на хэллоуинскую тыкву, «глазом» на каждом нижнем крылышке. Поймала и двух тигровых бабочек с забавным названием «глотатель хвоста», Рарilо polyxenes.

Когда я смотрела на ее бабочек, то каждый раз представляла себе Молли, которая поднимает свою золотистую от загара руку – взмах сачка, и вот уже в нем бьется что-то белое или сапфирово-синее; она как бы сама попадала в плен своего охотничьего ража. Я представляла себе, как она задерживает дыхание, доставая крохотное создание из сетки сачка, как золотистая пыльца падает на ее пальцы. Я хорошо помнила, как бились крылья бабочек, попадавших в бутылочку доктора Лиддела, как они двигались все медленнее, а потом и вовсе замирали.