Амос Оз - Повесть о любви и тьме Страница 20

Продолжая свой путь, мы спускались к зданию «Терра Санта». (В этом здании отец проработал около десяти лет после Войны за Независимость. Тогда Иерусалим оказался в осаде, и дорога в университетские здания на горе Скопус была отрезана. Отдел периодической печати Национальной и Университетской библиотеки нашел временное прибежище в углу на третьем этаже здания «Терра Санта»).

Отсюда мы шли примерно десять минут до дома Давида, здания со скругленным фасадом, за которым обрывался город. Тут начинались пустые поля, тянувшиеся до железнодорожной станции Эмек Рафаим. Слева виднелись крылья ветряной мельницы в квартале Ямин Моше, а выше, справа, по склону холма последние дома Талбие. Мы не говорили об этом, но какая-то напряженность сковывала нас, когда выходили мы за пределы города, словно пересекали невидимый пограничный кордон и вступали в пределы чужой земли.

Чуть позднее трех мы проходили по дороге, пролегавшей между развалинами старинного турецкого постоялого двора «Хан», шотландской церковью, возвышавшейся на холме, и запертым железнодорожным вокзалом. Здесь царил иной свет, приглушенный облаками и древним мхом. Это место внезапно напомнило маме мусульманско-балканский переулок на окраине местечка в Западной Украине, где она жила когда-то. Папа же начинал рассказывать о Иерусалиме времен Турецкого владычества, о притеснениях, чинимых Джемаль-пашой, об отрубленных головах, о наказаниях палочными ударами. Все это совершалось на глазах любопытствующей черни, собиравшейся здесь, на мощеной площади перед железнодорожным вокзалом, который, построил в конце девятнадцатого века, получив концессию от Оттоманской империи, иерусалимский еврей по имени Иосеф бей Навон.

От привокзальной площади мы продолжали свой путь по Хевронской дороге, оставили позади укрепленные строения, где размещалась британская мандатная администрация, миновали площадку с цистернами, над оградой которой возвышалась вывеска — широкий щит с надписью на трех языках. Если перевести с иврита, слова были такими: «И восстань, глупец». Папа всегда усмехался: что же это за глупец, которого надпись призывает восстать? И не дожидаясь моего ответа, отвечал сам себе: «Это не векум авиль (восстань, глупец), а английское выражение вакуум ойл (масло в герметичной цистерне), но на иврите и то, и другое пишется одинаково, и все дело лишь в том, как расставить диакритические знаки, так называемую огласовку, — под или над буквами». И добавлял: «Вот перед нами еще одно свидетельство того, что воистину настало время ввести, наконец-то, в несчастное еврейское правописание самые решительные исправления в современном европейском духе: ввести у нас гласные, которые регулируют произношение. Как, скажем, дорожная полиция регулирует движение. Кстати, на паровозах королевской железной дороги принято писать “inflammable” (воспламеняющийся), а на чиновничьем иврите британской мандатной администрации предупреждают: «Может воодушевиться» — не более и не менее! — поскольку «воодушевление» на иврите имеет в своей основе слово «пламя».

Слева от нас ветвились крутые улочки, ведущие в арабский квартал Абу-Тор, а справа притягивали к себе переулки и переулочки Немецкой колонии. Безмятежная баварская деревня, наполненная чириканьем птиц, собачьим лаем и петушиными криками. Есть там и голубятни. Среди кипарисов и сосен проглядывают красные черепичные крыши, множество дворов окружены каменными стенами и затенены густыми кронами. В каждом доме — чердак, а во дворе погреб, где хранятся продукты. Упоминание о погребе и чердаке вызывало щемящую тоску в сердце каждого, кто родился в тех местах, где трудно встретить человека, у которого бы не было темного погреба под ногами, полутемного чердака над головой, кладовки, комода, сундука, стенных часов и колодца с журавлем во дворе.

Мы шли дальше по Хевронской дороге, спускающейся к югу, вдоль больших домов из розового тесаного камня, в которых жили богатые землевладельцы-эфенди и арабы-христиане — люди свободных профессий, высшие чиновники британской администрации, члены Высшего арабского Совета: Мурдум-бей аль-Матнауи, хадж Рашд аль-Афифи, доктор Эмиль Адуан аль-Бустани, адвокат Генри Таувиль Тутах и другие богачи из квартала Бака. Здесь все магазины были открыты, а из кафе доносились смех и звуки музыки, словно оставили мы субботу позади, за воображаемой стеной, преградившей ей дорогу где-то там, между Ямин Моше и странноприимным домом при Шотландской церкви.

На широком тротуаре, в тени двух старых сосен, перед одним из кафе сидели на низеньких плетеных табуретках вокруг низкого деревянного столика трое или четверо немолодых господина. На них были коричневые костюмы, и у каждого — позолоченная цепь, прикрепленная к петле, в которую вдевается брючный ремень, описывающая некую дугу по брюху и скрывающаяся в кармане. Эти господа пили чай из толстых стеклянных стаканов, либо прихлебывали крепкий кофе из красивых чашечек, бросая игральные кости и двигая фишки на доске, которая лежала перед ними. Папа приветствовал их по-арабски, который в его устах слегка походил на русский. Господа умолкали на мгновение, глядели на него со сдержанным удивлением, один из них бормотал какие-то неясные слова, возможно, даже всего лишь одно слово, а возможно, и в самом деле отвечал приветствием на наши приветствия.

В половине четвертого мы проходили мимо забора из колючей проволоки лагеря Алленби, оплота британской власти в южном Иерусалиме.

Много раз я преодолевал эти стены, захватывал, заставлял капитулировать, полностью очищал этот лагерь и поднимал над ним еврейский стяг победы — когда играл на своей циновке. Именно отсюда, от лагеря Алленби, захваченного нашими силами, благодаря внезапному ночному удару, я продолжал свое наступательное движение прямо к сердцу чужеземной власти, посылая группы бойцов-коммандос к ограждениям Дворца Наместника на Горе Дурного совета, где пребывал британский верховный комиссар, поставленный английской короной над Эрец-Исраэль. И мои еврейские батальоны вновь и вновь блестящим маневром брали вражеские силы в клещи, бронированная колонна прорывалась ко Дворцу Наместника с запада, после захвата лагеря Алленби, в то время, как «клещи» неожиданно замыкались с востока, с восточных пустынных выжженных холмов, являющихся преддверьем Иудейской пустыни.

Когда мне было чуть более восьми, в последний год британского мандата, я с товарищами, посвященными в тайну, построил на заднем дворе нашего дома устрашающую ракету. Эту ракету мы собирались нацелить на Букингемский дворец в Лондоне (в коллекции карт моего отца я нашел подробную карту центра Лондона).