Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести. Страница 20

Начнем с портрета. Описывать человека словами трудно, и я охотнее всего приложил бы здесь фотографию героя, но у меня ее нет. Представьте себе фотогеничное, как теперь говорят, лицо с прямым носом, тонкими губами, с глазами, посаженными глубоко и глядящими почти всегда чуть насмешливо и вызывающе; представьте жесткие и темные волосы, образующие довольно-таки модную прическу (то есть спадающие почти до плеч) с удлиненными висками, развитые скулы, а в качестве особой приметы — белую метку шрама на подбородке, полученную еще в детстве. Добавьте к этому гибкую фигуру и движения, не лишенные природной артистичности, кисти рук с пальцами, словно у пианиста, и легкую, несколько расслабленную походку. Заключите все характерным жестом, состоящим в разглаживании лба указательным пальцем правой руки, — и вы получите приблизительный портрет нашего молодого человека.

Однако более, чем портрет, меня интересуют некоторые факты биографии Пирошникова, сформировавшие его характер, в особенности же факты, относящиеся к его детству. Именно там лежат истоки характера, там закладывается фундамент, на котором строится жизненное здание; и если оно в какой-то момент дало трещину (не так ли обстоит дело с Пирошниковым?), следует искать причину не в верхнем кирпиче, но в основании.

Впрочем, все это лишь глубокомысленные рассуждения. Здание с трещиной и даже со многими трещинами — явление совершенно нормальное и поправимое; хуже гораздо, когда человек строит свою жизнь без сучка и задоринки, этаж за этажом, по отвесу, не допуская никаких искривлений или архитектурных излишеств. Такой дом выглядит солидно и неприступно по сравнению с вашим, слепленным кое-как из подручного материала. Но вот наступает час, когда строитель выводит здание под крышу, громоздит трубу да еще флаг какой-нибудь приколачивает… но тут-то выясняется, что дом под жилье не приспособлен, пуст он внутри, одни стены наружные, на которые и пошла вся энергия и выдумка строителя. Но и в этом случае все начинается с фундамента; значит, был заложен фундамент по периметру, а на внутренний махнули рукой — снаружи, мол, не видать!

А бывает и так: затуркают человека в детстве, затолкают: того нельзя, об этом и думать не смей, не по Сеньке шапка; заложит он, доверчивый, маленький свой фундамент и начнет ковыряться потихоньку. А потом, глядишь, стало ему мало места, силы набрал, ему бы размахнуться этажей на двадцать, но боится. Всего боится, а себя в первую голову. Ладно уж, так доживу, в хибарке!

Если же вернуться к нашему герою, то надо сказать, что у него вышло скорее наоборот. Заложено было с размахом, но продвигалось как-то рывками и очень медленно. Будто бы он все время чего-то ждал: то образования, то компании, то случая, а то просто, когда ему пожелается.

Отец Пирошникова, о котором еще не представилось случая упомянуть, был военным моряком, прошел молодым человеком войну, после которой женился на дочери крупного ученого-ботаника, умершего в блокаду. Почти сразу после женитьбы (точнее, месяца через четыре) появился на свет Владимир. Это было в сорок шестом году. Закончив академию, отец получил назначение на Тихоокеанский флот, где прослужил лет восемь. Таким образом, раннее детство Пирошникова прошло во Владивостоке, о котором наш герой почти никаких воспоминаний не сохранил.

Тем не менее именно там началось становление Пирошникова. Отец его, бывший человеком решительным и честолюбивым, с радостью и гордостью замечал рано проявившиеся способности Владимира, в особенности ту легкую и непринужденную (я бы даже сказал — изящную) манеру овладевать знаниями, а также располагать к себе сверстников и даже людей постарше. Сам Пирошников запомнил такой, с виду совсем незначительный эпизод. Будучи еще в первом классе, он как-то услышал разговор двух учителей о себе. Его поразило, что о нем говорят взрослые, причем в их разговоре наш герой уловил какие-то странные нотки. Позже он понял, что наставники его говорили о нем с оттенком зависти (да! да! зависти к семилетнему мальчику, смешно сказать!) «Он далеко пойдет, этот мальчик», — сказала молодая учительница, а седой учитель заметил со вздохом: «Да… Хотя я в этом и не уверен. Но он будет жить красиво, вы понимаете? Это у него от Бога».

Короче говоря, наш герой рано, очень рано заметил в себе нечто, выделяющее его из среды сверстников. Нельзя сказать, что он был каким-то вундеркиндом, которые чаще всего страдают односторонностью, а следовательно, неполноценны. Нет, именно гармония личности Пирошникова (я не побоюсь этого слова), включающая в себя ясный ум, обаяние без доли расчета, живость восприятия, мечтательность и одновременно трезвость, доверчивость и покладистость — именно эта гармония притягивала к нему людей, даже когда они ее не сознавали.

Ему все удавалось, и это не порождало в нем зазнайства, вот что удивительно! Он просто знал, что он другой и может больше, чем все. Поэтому он не относился к людям свысока, но любил удивлять их. В школе это проявлялось, например, при различного рода контрольных работах, когда наш герой, решив первым все задачи и положив листок на стол учителя, удалялся из класса с видом самым естественным, в то время как до конца контрольной оставалась еще добрая половина урока. Это, разумеется, сопровождалось шорохом в классе, удивленно-восторженным взглядом учителя, который никак не мог привыкнуть к подобным вещам, и внутренним Пирошникова радостным торжеством. Ему ничего не стоило выучить наизусть географическую карту мира, опять же не из интереса, а ради азарта; тогда вызов его к доске превращался в состязание с учительницей, которая использовала, бывало, как шахматист, домашние заготовки, предлагая Пирошникову отыскать на карте совсем уж неизвестные реки и горы, с чем он справлялся, приводя в восторг весь класс, в особенности двоечников.

А что же дома? Родители любили сына каждый по-своему: мать нежно, но несколько скрытно, не позволяя себе бурных внешних проявлений любви; отец же, напротив, часто переходил от восхвалений к раздражению и даже ярости, когда что-то было не по нем. Отец был сильной, но грубой, в сущности, натурой, от которой страдала мать, и Владимир всегда принимал ее сторону в тех случаях, когда они ссорились или когда отец, придя из плавания, вдруг ни с того, ни с сего обрушивал на нее свои подозрения в чем-то, чего наш маленький герой тогда не понимал.

Отец часто говорил с сыном о его будущем, причем рисовал картины феерические; он видел сына то блестящим ученым с мировым именем, то не менее замечательным писателем, а то даже актером (последнее, правда, редко), но во всех этих проектах главной была внешняя сторона — успех, слава, деньги, красивая и наполненная впечатлениями жизнь, которая, казалось, придет сама собою… нет, даже свалится к ногам, стоит только Владимиру окончить то, что положено: школу, институт, аспирантуру и тому подобное. Справедливости ради нужно сказать, что о роли труда говорилось, но тут же добавлялось: «А тебе, с твоими способностями…» — так что получалось все-таки, что главное — это и есть способности, ставящие человека над другими и служащие орудиями успеха.