Шон О'Кейси - Современная ирландская новелла Страница 19

Так Джимми Маони разрешено было расти в тупике вместе с отпрысками благопристойных брачных союзов. И из него получился славный, норовистый мальчишка, весельчак и драчун, ничуть, по всей видимости, не страдавший от того, что у него такая старая мать. Наоборот, казалось, он был привязан к Кейт больше, чем другие дети к своим родным матерям, и, когда она оставляла его одного, чтобы проведать Нору и Молли, бросал все игры, садился на крыльцо и хлюпал носом до тех пор, пока Кейт не возвращалась. Но однажды это кончилось тем, что он просто отправился вслед за ней, без гроша в кармане, и пешком прибрел на другой конец города к Молли.

— Ах ты, чертенок! — закричала Кейт, когда, оглянувшись, увидела, что Джимми с укоризненным видом стоит в дверях. — Я сперва решила, это привидение! Не хватало еще, чтоб из‑за меня ты угодил под машину! — А потом засмеялась и добавила: — Я вижу, ты без меня не можешь.

Молли — красивая изможденная женщина — улыбнулась ему вымученной улыбкой и тихо проговорила:

— Входи, Джимми.

На самом деле она дорого дала бы, чтобы он не входил, ведь теперь ей придется объяснять, кто он, и соседям, и своим детям. После этого случая Кейт махнула рукой на то, что думают Нора и Молли, и всюду брала его с собой. Может, ее дочки и считали, что Джимми не имеет прав на их мать, но сам‑то Джимми считал иначе.

Когда ему было лет пять, дела у Кейт снова пошли скверно. Все так вздорожало, что ее скудный источник дохода больше себя не оправдывал. Она снова наведалась к мисс Хегерти, и на этот раз акушерка рассказала ей еще более головокружительную историю. Оказалось, одна девушка из состоятельной семьи в Бантри была помолвлена с богатым англичанином и вдруг связалась с женатым человеком, которого знала с двенадцати лет.

— С женатым! — всплеснула руками Кейт. — Надо же, что делается!

— И не говорите, миссис Маони! — закатив глаза, воскликнула мисс Хегерти. — И не говорите! Знали бы вы хоть половину того, что вокруг творится, вы бы в бога верить перестали!

Кейт сочла своим долгом предупредить Джимми, что у него будет маленький братец. Так посоветовала ей мисс Хегерти. Но если о беспутных девушках мисс Хегерти знала все, в маленьких мальчиках она, как выяснилось, нисколько не разбиралась. Когда Кейт объявила Джимми свою новость, он заревел, стал колотить ногами по чему попало и колотил до тех пор, пока уж не осталось сомнений, что весь тупик навострил уши. Джимми кричал, что никаких братцев ему не надо. А если она принесет братца сюда, он уйдет из дома. Он кричал, что она стара заводить детей и все начнут про нее говорить. Кейт, вздыхая, признавалась потом, что даже муж не устроил бы ей такой выволочки. Но все это было ерундой по сравнению с тем, что наговорили ей дочери.

— Да ты что, мать, хочешь выставить нас на посмешище? — вскипела Нора, зашедшая к ней в гости.

— На посмешище? Я? — в изумлении воскликнула Кейт, прижимая руки к груди с тем притворно невинным видом, от которого дочери приходили в неистовство. — Я зарабатываю деньги, не стою вам ни гроша, и это вы называете «выставлять на посмешище»?

— Скоро все решат, что у нас цирк, а не порядочная семья! — бушевала Нора. — Я и так на соседей глаза поднять боюсь, когда сюда прихожу. Счастье еще, что бедному отцу не узнать, во что ты превратила его дом! — Тут она уперла руки в боки и закричала, совсем как базарная торговка: — Интересно, сколько ты собираешься этим заниматься, позволь тебя спросить? Ты что, думаешь жить до ста лет?

— Бог милостив, — упрямо буркнула Кейт, — может, еще пару лет мне отпустит.

— Пару лет! — передразнила ее Нора. — Уж не воображаешь ли ты, что мы с Молли потянем эту лямку из христианского милосердия, случись с тобой что?

— Не приведи господь невинным младенцам попасть таким благодетельницам в руки! — огрызнулась Кейт. — Да у их родни денег куры не клюют, всего вдосталь, тебе такого и не снилось, хоть твой муж и гнет спину на пивоварне. Ишь ты, какая умная выискалась! Выходит, и шагу ступить нельзя, все надо оглядывать ся, кто что скажет? А как прикажешь платить за дом? Может, сама за меня заплатишь?

— При чем тут плата? Плевать ты на нее хотела, — совсем рассвирепела Нора. — Тебе просто нравится с ними возиться!

— Нравится? — переспросила мать тихо, словно усомнившись, в своем ли Нора уме. — Да я старуха, меня ревматизм скрючил, а ты говоришь, мне это нравится! Ну знаешь! — закричала она вне себя. — Я хочу, чтобы у меня была крыша над головой, вот что!

— Брось ты со своей крышей! — презрительно сказала Нора. — Знаешь, мамочка, хватит врать. Тебе это нравится! Нравится! И этого маленького ублюдка ты любишь больше, чем нас с Молли.

— Да как ты смеешь? — снова закричала Кейт, встав со стула и гордо выпрямизшись, насколько ей позволяли больные суставы. — Как ты разговариваешь с матерью? Обзываешь бедного, беззащитного ребенка, да еще в моем доме! Ах ты, ревнивая дрянь! Да, да! Ты просто ревнуешь, — прошептала она с недоумением, будто только сейчас поняла, в чем дело. — Ну и ну! А ведь ты росла горя не зная.

Тем не менее Кейт была слегка обескуражена, разумеется, не из‑за ссоры — в семействе Маони постоянно орали друг на друга, словно от рождения были туги на ухо, и, чем неистовей шумели, тем больше, казалось, получали удовольствия, точь — в-точь как некоторые дирижеры при исполнении Вагнера. Кейт особенно расстраивалась из‑за того, что раскусила ее Нора, чей разум она всегда невысоко ставила. Будь это Молли, Кейт бы так не огорчалась: Молли, хоть и святоша, умом обижена не была и видела мать насквозь, со всеми ее уловками. Кейт и впрямь взяла Джимми из корыстных соображений, без него она лишилась бы крыши над головой, так что Нора зря приписывала ей какие‑то нежности, и все же Нора попала в точку. Материнство было единственным ремеслом, которое Кейт знала, и ей нравилось заниматься своим делом, как ее бедняге мужу нравилось в конце жизни мастерить маленькие столы и стулья, хотя они никому не были нужны; и пусть ревматизм у Кейт разыгрывался все сильней, и глаза стали не те, что прежде, она чувствовала — под старость ей с детьми легче, чем в молодые годы. Джим ми и зерно доставлял ей больше радости, чем собственные дочери. Под легким нажимом она призналась бы, что, когда растила своих детей, была слишком молода и чересчур задергана. А если нажать на нее покрепче, выяснилось бы, что даже на соседней большой улице ни один мальчишка не годится Джимми в подметки. «Ну и что особенного? — добавила бы она. — Как там не толкуйте, а порода сама за себя говорит».

Она, наверно, даже не поняла бы, чего от нее хотят, если бы ее начали уличать в том, что она — старая мечтательница и привязалась к Джимми из‑за романтической тайны, окружавшей его появление на свет, из-за переживаний, которых она не знала в своей прозаической, суровой юности. Зато теперь, когда у нее был Джимми, она, сидя по вечерам у огня со старухой соседкой, могла, словно школьница, болтать о том, чего у нее раньше и в мыслях не было.

— Ах, миссис Сомнерс, когда я в тот раз увидела мать Джимми у нотариуса, я сразу подумала: «Ну точно с картинки сошла!» — говорила она нараспев. — Уж такая красавица! Но по лицу‑то было видно, сколько она тайком наплакалась да настрадалась за этот месяц. Ах, миссис Сомнерс, поглядели бы вы на нее, вот как мне довелось, вы бы сразу сказали, что такая ничего дурного сделать не может.

А потом, подоткнув одеяло спящему Джимми, она лежала в соседней комнате без сна, перебирала четки и, то и дело прерывая молитву, начинала представлять себе, как однажды в непогожую ночь (почему‑то ей казалось, что такая ночь непременно будет непогожей) раздастся стук в дверь, и она увидит на пороге отца Джимми, высокого, красивого, с черными усиками, и глаза у него будут полны слез.

— Мистер Мэлвани, — скажет она тогда учителю (каждый раз Кейт придумывала отцу Джимми новое имя и новую должность), — мистер Мэлвани, вашему сыну от вас ничего не нужно!

Или (если на нее находило великодушие):

— Входите, сенатор Макдэнфи, Джимми уж думал, вы его никогда не разыщете.

Но мечтатели вечно натыкаются на досадные мелочи жизни, не принятые ими в расчет, и в необычном семействе Кейт возникло обстоятельство, которое ее сильно тревожило. Второго мальчика, еще до того, как она его увидела, тоже окрестили Джеймсом, и Кейт, страшась всяких встреч с представителями закона, не решилась переменить ему имя. Но чтобы Джимми не слишком расстраивался, она решила звать ребенка Джеймсом, хотя прекрасно понимала, что полное имя никак не подходит такому малышу.

Джеймс был совсем другим ребенком, не то что Джимми. Большеголовый, рот всегда приоткрыт, унылое лицо редко оживлялось улыбкой. С самого первого дня он повел себя так, будто знал, что он здесь из милости, и смирился с этим.

К счастью, Джимми сразу к нему привязался. Ему нравилось, когда его оставляли присматривать за Джеймсом, и он с восторгом забавлял его и менял ему пеленки. Он придирчиво обследовал всех младенцев по соседству и объявил Кейт, что Джеймс умнее их всех вместе взятых. Заручившись позволением Кейт, он даже катал старую коляску взад и вперед по большой улице, чтобы все видели, каков их Джеймс, а возвращаясь, с торжеством докладывал об одобрительных замечаниях, которых ему удалось добиться. Поскольку нрав у него был бешеный и он кидался в драку даже с теми, кто был в два раза больше и сильнее его, никто из мальчишек не отваживался в открытую потешаться над его девчоночьим занятием.