Джонатан Франзен - Свобода Страница 17

— Хорошо. Очень осторожно с твоей стороны, одобряю.

— Видишь? Видишь? — Патти снова рассмеялась. — Я осторожнее, чем ты думала!

Автор не сомневается, что если бы Патти отдавала себе отчет в том, что с ней происходило, и хотя бы частично обращала внимание на окружающий мир, она бы далеко не так преуспевала в баскетболе. Практически пустая голова — это обязательное условие спортивных успехов. Если бы она могла оценить Элизу по достоинству (и увидеть ее ненормальность), она бы хуже играла. Обращая внимание на всякие мелочи, не станешь игроком, который забивает 88 процентов штрафных.

Элиза невзлюбила остальных друзей Патти и даже не пыталась общаться с ними. Она называла их «твои лесбиянки» или «эти лесбиянки», хотя половина из них были традиционной ориентации. Довольно быстро Патти начала чувствовать, что живет в двух взаимоисключающих мирах. Одним из них был Мир Спорта, в котором она проводила большинство своего времени и где она скорее завалила бы экзамен по психологии, чем отказалась бы сходить в магазин за вкусностями для подруги, растянувшей лодыжку или подхватившей простуду. В другом мире, маленьком темном Мире Элизы, она не так старалась произвести хорошее впечатление. Единственной точкой, где соприкасались эти два мира, был стадион «Уильямс», где Патти, пробиваясь через защиту, чтобы сделать двухочковый бросок или передачу вслепую, испытывала особую гордость и удовольствие, если со скамьи за ней наблюдала Элиза. Но и эта точка соприкосновения прожила недолго, так как чем больше времени Элиза проводила с Патти, тем реже она вспоминала о своей любви к баскетболу.

У Патти всегда было много приятелей, но не было друзей. Когда она видела Элизу, ждущую ее с тренировки, ее сердце ликовало, потому что она знала, что ее ждет вечер наставлений. Элиза водила ее смотреть фильмы с субтитрами и заставляла внимательно слушать Патти Смит («Здорово, что тебя зовут так же, как мою любимую певицу», — говорила она, не обращая внимания на то, что имена пишутся по-разному,[22] и не зная, что полное имя Патти — Патриция: Джойс назвала ее так, чтобы дочь выделялась среди других, а Патти стеснялась произносить это имя вслух). Она давала Патти сборники стихов Дениз Левертов и Фрэнка О’Хары. Когда баскетбольная команда закончила игры с восемью победами и одиннадцатью проигрышами, не пройдя в 1/8 финала (несмотря на 14 очков, добытых Патти, и ее многочисленные пасы), Элиза приучила ее к шабли «Поль Массон».

Чем Элиза занималась в свободное время — оставалось тайной. В ее жизни вроде бы присутствовали какие-то «мужчины» (т. е. мальчики) и она иногда упоминала о каких-то концертах, но когда Патти спрашивала про эти концерты, Элиза заявляла, что сначала Патти должна прослушать все сборники, которые та для нее записала, а с этими сборниками Патти пришлось нелегко. Ей нравилась Патти Смит, которая, казалось, понимала, что она чувствовала в ванной наутро после изнасилования, но The Velvet Underground нагоняли на нее тоску. Как-то она призналась Элизе, что больше всего любит The Eagles. Ничего страшного, сказала Элиза, The Eagles — отличная группа. Но в комнате у нее так и не появилось ни одной их кассеты.

Родители Элизы были крутыми психотерапевтами в городах-близнецах и жили в Уэйзате, прибежище богачей. Еще у нее был старший брат, третьекурсник в колледже Бард, которого она называла особенным. Когда Патти интересовалась, что в нем особенного, Элиза отвечала:

— Все.

Сама Элиза получила среднее образование в трех разных школах и поступила в университет только потому, что в противном случае родители отказались ее субсидировать. Она была хорошисткой, но по-другому, чем Патти: Патти получала В по всем предметам, Элиза же получала А с плюсом по литературе и D по всем остальным. Насколько было известно, помимо баскетбола ее интересовали только поэзия и удовольствия.

Элиза вознамерилась уговорить Патти попробовать травку, но Патти чрезвычайно заботилась о своих легких, поэтому на сцене появились кексы. На Элизином «фольксвагене-жуке» они отправились в дом в Уэйзате, где было полно африканских скульптур и не было родителей, уехавших на выходные на конференцию. Они собирались устроить затейливый ужин а-ля Джулия Чайлд, но выпили слишком много вина и в результате поедали сыр и крекеры и готовили кексы с огромным количеством травки. На протяжении шестнадцати часов, пока Патти была под кайфом, она думала, что больше никогда этого не сделает. Она чувствовала себя так, как будто пропустила столько тренировок, что больше уже ничего не поправить, и это было ужасное чувство. Кроме того, ее пугала Элиза — она внезапно ощутила, что ее как-то странно тянет к Элизе и что самое важное сейчас — сидеть неподвижно, сдерживаться и не показывать свою бисексуальность. Элиза беспрерывно спрашивала ее, как дела, и Патти всякий раз отвечала, что все отлично, что неизменно казалось им безумно смешным. Послушав The Velvet Underground, Патти гораздо лучше поняла их музыку, это была очень грязная группа, и их грязь утешительным образом сочеталась с тем, как она чувствовала себя в этом доме в Уэйзате в окружении африканских масок. Начав приходить в себя, Патти с облегчением поняла, что даже под сильным кайфом держала себя в руках и Элиза не притронулась к ней: абсолютно ничего лесбийского не намечалось.

Патти заинтересовали родители Элизы, и она хотела дождаться их и познакомиться, но Элиза твердо заявила, что это плохая идея.

— Они любят друг друга больше жизни, — сказала она. — Они все делают вместе. У них соседние кабинеты, и они вместе пишут все статьи и книги, и делают на конференциях сдвоенные презентации, и никогда не разговаривают о работе дома, потому что это неконфиденциально. У них даже велосипед-тандем есть.

— И?

— И они странные и не понравятся тебе, и тогда ты меня разлюбишь.

— У меня родители тоже не подарок, — сказала Патти.

— Тут другое, поверь мне. Я знаю, о чем говорю.

Они ехали обратно в «жуке», и позади них подымалось бескровное миннесотское солнце. Тогда они впервые до некоторой степени поссорились.

— Ты должна остаться здесь на лето, — говорила Элиза. — Не уезжай.

— Это вряд ли, — сказала Патти. — Мне надо работать в офисе у папы и быть в Геттисберге в июле.

— Почему ты не можешь остаться здесь и поехать в лагерь отсюда? Мы можем найти работу, и ты будешь каждый день ходить в спортзал.

— Мне надо домой.

— Почему? Тебе же там было ужасно.

— Если я останусь здесь, то буду каждый вечер пить вино.

— Не будешь. У нас будут строгие правила. Мы придумаем любые правила, какие захочешь.