Юрий Герман - Дело, которому ты служишь Страница 16

— Родион не прибыл? — спросил отец.

— Нет, «не прибыл»! — улыбнулся Володя.

По военной привычке отец никогда не говорил «приехал», а говорил «прибыл», не говорил «хочу есть», а говорил «хочу кушать», не говорил «лягу спать», а говорил «пойду отдохну».

— Смеешься над стариком, подлец! — сказал Афанасий Петрович и сильно толкнул Володю в плечо.

Володя немного покачался, но не упал. Военные летчики о чем-то переговаривались. «Наверное, об отце!» — подумал Володя.

У тетки Аглаи было заседание бюро, и она приехала только к торжественному обеду, изготовленному ночью и ранним утром. Обедать, или, как он любил выражаться в предвкушении вкусной еды, «на поклев», явился и Евгений, тоже зачисленный в институт, не без соответствующего, правда, нажима Ираиды на свою маму, а той — на декана Павла Сергеевича. Втиснулся в институт Евгений как-то все-таки неловко, сначала его не вписали, а потом, после длинных переговоров, «приписали» к списку, и Евгений по этому случаю чувствовал себя так, словно долго бежал за трамваем, вспрыгнул на ходу и все еще не может отдышаться. Но настроение у него было великолепное и даже победоносное. В сущности, ведь никто не знал, как все это было «обтяпано», кроме, пожалуй, декана. Ну, а ему незачем показывать вид, что Женя благодарен, чувствует, признателен и разное другое…

Родион Мефодиевич тоже радовался: все-таки есть что-то в этом парне, если он без особых способностей, избалованный мамашей, прорвался в институт. Тут дело чистое — конкурс, не подкопаешься.

— Ну что ж, постарею — станешь меня лечить! — сказал он Евгению. — Идет?

К Устименкам Степанов пришел в штатском, и только по его багрово загоревшему лицу и по валкой, пружинистой походке можно было понять, что он моряк. Варвару Родион Мефодиевнч ни на минуту не отпускал от себя, так же как и Володю. Выпив стопку водки, аппетитно кряхтел и говорил:

— Выпьем, братцы, выпьем тут, на том свете не дадут, а уж если там дадут, то выпьем там и выпьем тут…

Погодя пришел дед Мефодий — благостный, из бани, в жилетке, из-под которой была выпущена шелковая рубашка.

— Садись, корень всему нашему роду! — сказал Родион Мефодиевич. — И радуйся, дожил: внук у тебя студент-медик, Володька тож! За это кубок большого орла!

— В землемеры оно бы лучше! — заявил дед.

У него обо всем было свое мнение.

— Без мундира-то чего? — спросил он сына. — В больших чинах, так и надобно носить, чтобы люди видели. Я с японской пришел, долго погоны не снимал — все-таки уважение. Снял — сразу мужик сиволапый.

И спросил у Аглаи:

— Селедку почем брала?

— По деньгам! — сказала тетка Аглая.

— А баранину?

— Отстань, дед! — сказал Родион Мефодиевич. — Ну не все ли тебе равно?

— Я для разговору! — объяснил дед Мефодий.

Варвара льнула к отцу, шепотом просила:

— Поживи немного с нами, пап, очень я тебя прошу. Возьми отпуск, ну их, твои пароходы…

— Не пароходы, а корабли! — наставительно произнес Степанов. — И вас тут у меня народу всего трое, а там множество. Соображай, дочь.

— Женька какой-то не такой! — пожаловалась Варя. — Не понимаю я его.

— Разберемся…

Афанасий Петрович принес гитару с бантом: перебирая струны, запел:

Ах ты, ноченька, ночка темная!Ночь ты темная, ночь осенняя!Что ж ты, ноченька, так нахмурилась?Ни одной в тебе нету звездочки…

Аглая сильным, низким голосом подхватила:

Ни одной в тебе нету звездочки…

Всем было почему-то грустно, только дед Мефодий немножко хорохорился, но погодя и он притих.

— Что такое? — спросила Аглая. — Никто будто и не приходил, а полпесни пропало.

Степанов часто хмурился, Афанасий Петрович положил гитару на диван, загляделся на сына. Женя в это время шепотком объяснял Володе, что ему срочно надо «смыться», — дело в том, что одна компания собралась за Унчу жарить настоящие шашлыки на вертелах, будут и Ираида, и Мишка Шервуд, может быть, даже сам декан «пожалует», ясно?

— Ясно! — неприязненно ответил Володя.

В сумерках говорили о Варином будущем. Володя советовал поступать в медицинский институт. Афанасий Петрович говорил о технологическом, тетка Аглая молчала и улыбалась. Упрямо сдвинув брови, Варвара сказала с железом в голосе:

— Я буду работать в искусстве!

— Это как же? — удивился немного захмелевший дед.

— Ну… в театре, например, — еще громче и даже зло произнесла Варя.

— Тоже… работа! — зевнул дед.

— А талант у тебя есть? — осторожно спросил Родион Мефодиевич. — Я, понимаешь, Варюха, ничего этим обидного не хочу тебе сказать, но слух у тебя, например, не слишком чтобы… И сама ты… вроде репки… крепенькая, таких артисток я что-то не видел.

— Вырасту! — угрюмо пообещала Варвара. — И мучного мне нужно есть поменьше. Что же касается голосовых данных, то я же в оперу не собираюсь — это во-первых, а во-вторых — голос развивается.

Володя смотрел на Варю с жалостью. Она показала ему язык и отвернулась.

Вечером, попозже, Афанасий Петрович читал какую-то тоненькую пеструю книжку. Удобно уложив ноги на диванный валик, он не торопясь покуривал и удивлялся:

— Скажи, пожалуйста! Оказывается, птица орел — единственное в мире пернатое — может смотреть прямо на солнце. А? Отсюда и выражение — глаза орла. Слышал, Владимир?

— Нет, не слышал.

— Красивые они, дьяволы! — продолжал отец. — Я еще когда на «сопвиче» летал, любовался: идет прямо в лоб машине, хоть отворачивай. Смелые птицы…

Аглая мечтательно улыбалась, слушая брата, темные зрачки ее мерцали. На столе тонко пел самовар, и казалось, что всегда они так вот были, все втроем, вместе, и всегда непременно будут вместе…

Но на рассвете отец улетел. Провожать себя он запретил.

— Дальние проводы — лишние слезы, — сказал он весело, допил чай, ткнул сына в плечо, как при встрече, обнял сестру и вышел.

Володя перевесился в окно.

Отец стоял на крыльце, поглядывая в сереющее небо. «Глаза орла», — почему-то вспомнил Володя. Фонарь освещал простоволосую голову Афанасия Петровича, фуражку он держал в руке. Таким Володя Устименко видел своего отца последний раз в жизни, таким и запомнил навсегда: стоит человек на крыльце и приглядывается к небу — там его летчицкая дорога.

Глава четвертая

Подарки

Уже рассвело, когда Афанасий Петрович пришел на аэродром. Неподалеку, возле Унчи, прохаживался в своем белом морском кителе Степанов.