Сабина Дарденн - Мне было 12 лет, я села на велосипед и поехала в школу Страница 13

Я на многое обращала внимание с самого начала. Я накинулась на свои школьные учебники, я писала, я рисовала, но боялась, что слишком быстро прочту то, что у меня было. Я также слушала музыку, но часто она слишком напоминала мне о моей прежней жизни, и я начинала плакать. Временами я совсем ничего не делала; я задавала себе вопросы, потому что никак не могла разрешить для себя это противоречие: «Он выдает себя за моего спасителя, но причиняет мне зло». И я мучилась одна в этом крошечном пенале, это был настоящий кошмар, я даже не могла смотреться в зеркало, говорить сама с собой. Я постоянно боялась, что потеряю ориентиры во времени. Если он тащил меня на второй этаж и я видела дневной свет, то, спускаясь в подвал, я немедленно выверяла время суток в своем календаре. Я заранее отмечала в календаре — крестик означал, что день прошел, — если он не приходил за мной. Я переставляла свое ведро, я усаживалась на корточки на свой матрас, чтобы писать, крошечная дощечка, прикрепленная к стене, не могла служить мне приспособлением для письма. Я поворачивалась и так и сяк, но повсюду были стены. Тогда я еще цеплялась за хорошее, если так можно выразиться. Когда он кончал «оттягиваться» со мной и оставлял меня в покое, он позволял мне посмотреть телевизор в течение двух часов, и я была очень довольна, несмотря на то что этот подлец лежал, прижавшись ко мне, и даже если программа была выбрана им и была дурацкой, все равно я могла видеть какие-то картинки, которые связывали меня с жизнью внешнего мира. Иногда он давал мне стаканчик десертного крема или три конфетки. У меня в еде было так мало вкусного, что, даже если я заплатила заранее за это обязательной мерзостью и отнюдь не чувствовала себя комфортно, допуская его до себя, я жадно съедала этот маленький стаканчик деликатеса. Я словно «отключала» поскорее предыдущий грязный эпизод и говорила себе: «Давай! Ешь десерт, грызи конфеты, смотри телевизор!»

Я была способна на это сопротивление, в то время как малейшее изменение повергало меня в панику. Однажды он сел за столом слева, вместо того чтобы сесть справа, и вопреки всякой логике меня это потрясло.

Я была очень обеспокоена в тот день, когда он решил, что мы должны быстро поесть в другой комнате.

«Почему? Что случилось?»

Но ему было наплевать, у этого мерзавца были свои планы, была собственная жизнь. Он мог выходить и гулять, ездить на своем фургоне-развалюхе, дышать свежим воздухом, в то время как я сидела взаперти в этом гнусном подвале.

В тайнике было полно мелких коричневых насекомых, которые перелетали и которых я с отвращением давила. Я ужасно боюсь любых насекомых. Я была покрыта красными пятнами и чесалась без конца. То ли они меня кусали, то ли это было на нервной почве, я не знаю. Сначала я видела их лишь время от времени, двух или трех. Я убивала их своим башмаком. А потом их развелись полчища.

Я сама жила как животное, и на этот раз я и была среди животных. Он пришел вниз обрызгать подвал инсектицидом, и в течение двух дней я не могла там спать, иначе я рисковала задохнуться. Я оставалась наверху.

Однажды я потребовала у него кнопку или что-нибудь острое. У меня были проколоты уши, но 28 мая у меня был бассейн в колледже и я не надела сережки. Я не хотела, чтобы дырочки заросли. В тот раз он отказал. Я нашла скрепку, разогнула ее и каждый день просовывала в дырочки в ушах, потом аккуратно клала скрепку на полочку. Я пыталась как-то организовать свою жалкую жизнь, как дома. Этот тип жил в помойке, его дом был грязным, он содержал меня как скотину в этом тайнике, который был самым грязным местом во всем доме, и мне были необходимы какие-то маленькие ритуалы, чтобы держать удар. Мне кажется, я отчаянно пыталась отыскать логику в этой безумной истории, начиная даже с мелочей.

Он пил кофе, а я не имела на это право, но я требовала до тех пор, пока он не решил дать мне маленький кипятильник с фильтром для кофе.

Мне было холодно, я опять потребовала небольшой обогреватель. Я надоедала ему при каждом удобном случае. И я держала удар, сама не знаю как. Может быть, с его точки зрения, я была жесткой, он даже, кажется, говорил «занудной», но от отчаяния я постоянно находилась в слезах. Однажды я заметила, что мои слезы почти доставляют ему удовольствие, и я решила больше при нем никогда не плакать. И в конце я уже сама требовала десерт, конфеты, фрукты, если он сам мне их не давал. Я не выносила, если он решал дать мне какую-то добавку к рациону не завтра, а в какой-то другой день.

Я боролась как могла, становясь все более агрессивной и стараясь забыть о той смертельной угрозе, что нависла у меня над головой. Но она все равно меня догоняла, что бы я ни делала, повергая в грязь и слезы.

В течение двух с половиной месяцев на мне были одни и те же трусики. Я их стирала, когда имела возможность, в раковине в ванной, хотя и знала, к сожалению, что они будут сохнуть два дня, а у меня нет других. Уже в конце первой недели я чувствовала себя грязной, я требовала свою одежду; он посылал меня к черту. Но спустя три недели или месяц — совершенно не представляю, когда это случилось, — я попросила постирать свое белье. И вот тогда он ответил: «Хорошо, я тебе постираю…»

Я выторговала еще одну уступку.

Его королевским подарком были не принадлежавшие мне шорты и маечка, которые он дал мне вместо моих вещей. Я спрашивала себя о нем самом, теперь таких вопросов было еще больше. Он достал эти мальчишечьи вещи из огромного четырехдверного платяного шкафа, набитого женской и детской одеждой. В этой комнате даже были плюшевые мишки, а внизу стояла детская кроватка, в то время как он утверждал, что у него нет ни жены, ни детей. И он мне вдалбливал, что теперь я его жена?

Я говорила про себя: «Кроватка, это вы в нее играете? Плюшевые мишки, это ваши? А одежда, она тоже ваша?»

Я всегда называла его на «вы», не только чтобы соблюдать дистанцию, но также потому, что надеялась, если я буду с ним вежливой, то и он будет со мной таким же… Он был враль. В глубине души мне было плевать на него, на его камин, которым он так гордился, и он верил мне, болван. Он выдавал себя за умного, хвалился, что все умеет делать, но на самом деле был ничтожеством и грязью. Если в самом деле у него были дети, то мне жаль, что им приходилось жить с ним.

Однажды он объявил, что уезжает в командировку на несколько дней. Прощайте, обеды наверху, мерзкие гадости, комната-голгофа — меня ждут несколько дней покоя. Но здравствуйте, печенье «Ник-Нак», гигиеническое ведро и банки дрянных консервов. Я отметила его отъезд в календаре: «Уехал». Когда он возвращался, я писала одну букву «В». Кажется, он уехал на пять дней.