Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина Страница 40

— Их будут судить? — спросил он.

— Нет.

Нилов провел рукою по глазам, потер покрасневшие веки.

— Мой сын… Жена ничего не знает, я сказал ей при Эдике, что он просто подрался с ребятами. Если бы суд… Но все равно, это ужасно. Я просто в отчаянии.

— Ну, отчаянием делу не поможешь…

— Я не спал всю ночь, — продолжал Нилов своим негромким проникновенным голосом — этот голос с первой встречи поразил меня. — Все думал. Об Эдике. О себе. О своей семейной жизни. И о вас.

Вот как. Даже обо мне. Вдруг захотелось сказать ему, что я тоже заснула только под утро, тоже всю ночь думала о его Эдике и о других ребятах. Но какое ему дело… Какое дело до моих мыслей этому высокомерному инженеру… Впрочем, сегодня он вовсе не выглядит таким заносчивым, как тогда, у полковника. Растерянный человек с прищуренными, печальными глазами.

— Меня на заводе считают хорошим работником, жена уверена, что я — прекрасный муж и отец, и я сам так же полагал до вчерашнего дня. Правда, Эдик неровно учился и проказничал в школе, но я не придавал значения мальчишеским выходкам. Но вчера… Вы и полковник говорили мне, что я плохой отец. По-видимому, это действительно так. И, должно быть, не такой уж хороший муж. И не столь талантливый инженер, каким считает меня начальство, да и сам я считал до сих пор.

Переход от сознания своей непогрешимости к самоунижению показался мне чересчур резким, я невольно улыбнулась.

— Нет, не смейтесь. Я открыл в себе тяжкий порок: равнодушие. В сущности, я живу, как заводной механизм. Срабатывают какие-то колесики, и я двигаюсь по своему кругу. Подписываю чертежи, покупаю жене к дню рождения дорогие серьги, целую дочку, прошу сына показать дневник. Но, понимаете, все это без волнения, без радости. Словно какое-то самое главное колесика во мне испортилось… Вам скучно все это слушать?

— Нет, но…

— Странно? Правда, все это не относится к делу. Сам не знаю, почему я начал так издалека. Пришел поговорить о сыне и вот разоткровенничался. Но если бы вы знали… В трудную минуту мне не на кого опереться. Светлыми мыслями я могу поделиться с женой, а горькими — не с кем. Она — слабая женщина. И потом ее мучает болезнь дочки — у нас девочка болела полиартритом и не совсем оправилась. Жена все внимание отдает Тане, а Эдик… Да он ее и не слушается. Я много думал об этом и решил, что наша по видимости дружная семья на самом деле совсем не такова. Правда, печальный вывод?

— Да, вывод печальный. Но тем более вам надо заняться Эдиком.

— Понимаю. Теперь понимаю… Знаете, что меня поразило?

— Что же?

— То, что вы, посторонний человек, раньше меня увидели опасность.

— Как раз в этом нет ничего удивительного. Родители часто оказываются близорукими…

— В данном случае это имеет буквальный смысл, — улыбнулся Нилов.

— Простите, — смутилась я. — Но ведь в самом деле, нередко папа и мама в собственных детях не видят недостатков и всему находят оправдание. Мальчик груб? Это нервы, переходный возраст. Плохо учится? Виновата школа. Подрался? Молодец, умеет постоять за себя. А потом парень вырастает и проклинает родителей, которые не воспитали в нем привычки к труду, к самодисциплине и, в конечном счете, сделали его несчастным человеком.

Уже наступил вечер, в комнату надвинулся полумрак. Я встала, включила свет, вернулась на свое место. Нилов смотрел на меня и молчал. Почему он смотрит так пристально? Ничего интересного во мне нет. Синее платье с погонами, гладко зачесанные назад волосы, некрасивое лицо тридцативосьмилетней женщины.

— Скажите мне, как спасти Эдика, — горячо проговорил Нилов. — Я сделаю все…

Он даже выпрямился и подался вперед, всем своим видом подтверждая готовность следовать моим советам. А я… Я растерялась. Что ему посоветовать? Ведь он умнее и образованнее меня.

— Мне кажется, вы забываете, что Эдик уже не ребенок… Его интересы не ограничиваются алгебраической задачкой и порцией мороженого. Ему нужен…

Голос мой звучит неуверенно. Незачем, совершенно незачем так робеть. В конце концов, передо мною человек, не сумевший воспитать своего сына. Он непростительно виноват перед сыном.

— Ему нужен умный и сердечный старший друг. И таким другом для Эдика должны стать вы. Ведь вы сейчас не знаете, что его волнует, радует, огорчает, чем он увлекается… А надо знать.

Нилов смотрит на меня с пристальным вниманием, иногда кивает головой в знак согласия.

— Так. Все так…

— Пойдите с ним на охоту, на рыбалку, займитесь цветной фотографией — ну, я не знаю… Чтобы в чем-то сходились ваши интересы. А за внешним сближением наступит и душевное.

— Все-таки и мать во многом виновата, — робко говорит Нилов. — Избаловала мальчишку.

— Ей надо помочь, Иван Николаевич. Если вы не добьетесь, чтобы Эдик уважал и слушался мать, вы не добьетесь ничего.

Я уже вошла в свою привычную роль и преподношу Нилову целую лекцию о семейном воспитании. Эдик должен чувствовать постоянную заинтересованность родителей в его делах и мыслях. Влиять на него следует тактично, не оскорбляя самолюбия подростка. Надо добиться от него искренности во всем. Вместе решать сложные вопросы жизни. Вместе мечтать… И много еще наговорила я Нилову всяких полезных истин. Уж не знаю, помогут ли они ему.

Слушал он меня серьезно и опечаленно. Потом тихо заговорил.

— Проклятое равнодушие… Не знаю, как, почему оно меня одолело… Никогда не думал серьезно о сыне. Сыт, одет, ходит в школу — чего ж еще. А он не просто мальчишка, вы правы. Самостоятельный человек, хотя и очень юный. Пороть надо! — вдруг энергично воскликнул он.

— Что вы! Ни в коем случае.

— Надо! — настойчиво повторил Нилов. — Нас надо пороть, родителей.

— Ах, родителей, — засмеялась я. — К этому предложению охотно присоединяюсь.

Он тоже засмеялся и встал.

— Вам пора отдыхать, Вера Андреевна, я вас задержал.

— Нет, нет, что вы.

Один квартал нам было по пути, дальше мне предстояло идти одной по безлюдному и почти не освещенному переулку.

— Я провожу вас, — предложил Нилов.

Я отказывалась, я ведь всегда хожу ночами одна. Однако Нилов свернул со мной в переулок.

— Разве ваш муж не беспокоится, когда вы так поздно возвращаетесь?

— Нет. Обо мне некому беспокоиться.

— Вот как…

Нехорошо, что он меня провожает. Люди увидят и наплетут всяких небылиц. И сказать, чтобы вернулся, тоже неудобно. Ладно, пусть.

— Теперь я понимаю, почему Эдик бывает с вами откровеннее, чем со мной, — тихо говорит Нилов, когда мы прощаемся. — Вы такая обаятельная женщина…

Он задерживает мою