Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов Страница 21

Никита впервые подумал: может, он сам что-то делает не так? Пора орден получать, а он сидит у разбитого корыта. Но тут же успокоил себя: «Ладно, все как-нибудь образуется. Жизнь на пути расставляет тупики, она же проделывает в них проходы».

Придя домой, он включил все лампочки и только после этого вернулся к входной двери раздеться и разуться. Потом снял рубаху и задумался: умыться на ночь или так сойдет? Вода из крана сейчас должна идти ледяная, а сильных ощущений он не хотел: был за сегодняшний день сыт ими по горло.

Раздался звонок. Кто-то звонил непрерывно.

«Кнопку заело», — подумал Никита, спеша к двери.

— Кто? — рыкнул он, не открывая.

— Открой, — раздался голос Веры, и пока он возился с замком, она успела несколько раз ударить по двери кулаком.

Открыл дверь — и ужаснулся: Веру как будто били и она еле вырвалась. Она прошла в комнату, не взглянув на Никиту, и опустилась на кровать.

— Колю увели, — будничным тоном сказала она и порывисто вздохнула.

Никита молчал. Говорить было не о чем.

Вера начала рассказывать бесстрастным голосом…

— Пришла милиция, позвали соседей, сделали обыск, нашли ножик и какие-то части от машин. Целый чемодан. Коля как-то принес и поставил у себя под столом. А я и не знала, что в нем. Коля сказал, что купил у ханыги за три рубля слесарный инструмент. А неделю назад предупредил: ты, мать, приготовила бы чистое белье, наверное, за мной придут. А кто придет, зачем, — не сказал. Я сначала, конечно, забеспокоилась, а потом решила, что он шутит. Ночи две после этого он плохо спал, а может, и вовсе не спал, как проснусь — он все ворочается. А потом наладилось. Сказал, что ходил в школу речников, будто бы его обещали принять после девятого класса. Я стала его отговаривать, а он посмотрел на меня пристально так и сказал: мать, я хочу в плавание, мне надоели люди. Уйду на два года в плавание, чтобы не видеть никого. Тот, который руководил обыском, сказал мне, было групповое ограбление, и еще сказал, будто Коля «раздевал» чужие машины. Хулиганство еще как-то можно допустить, похулиганил там с мальчишками, но «раздевать» машины?..

Тут, как показалось Никите, Вера впервые заметила его.

— Чего стоишь, надо принимать меры.

Никита молчал. Вера смотрела на него и вдруг заплакала. Она плакала и покачивалась, и Никита чувствовал, как все останавливается внутри, и стоит больших трудов смотреть на бывшую жену, вслушиваться в ее голос. Ушла бы, что ли, скорее…

— А я денег накопила, думаю, пойдем в эту субботу пр магазинам, купим ему пальто и шапку. Вот и все… Будь человеком, помоги.

Вера встала и, не глядя на него, вышла. Звякнул замок.

Никита упал на постель, всхлипнул и мгновенно погрузился в тяжелый беспробудный сон.

19

На следующий день, едва добравшись до работы, Никита пошел в красный уголок звонить Антонине. Плотно затворил за собой дверь, припер ее стулом, чтобы кто-нибудь случайно не вошел. С телефонным звонком можно было бы и подождать, какая разница — поговорить сейчас, вечером или завтра. По крайней мере, ясности было бы больше. Но ему не терпелось, ему казалось, что каждый час промедления оборачивается непорядочностью перед Антониной.

Антонина удивилась и обрадовалась, сказала, что не успела подумать о нем — и он тут же позвонил.

— Антонина, — сказал он, прикрывая трубку ладонью, — у меня беда.

— Что случилось, Никита?

— Сына арестовали.

— Вот как, — сказала она после некоторой паузы, — Помочь уже нельзя?

— Да как тут поможешь?

— Ты откуда звонишь?

— С работы.

— А когда освободишься?

— Сегодня рейс по области, в аэропорт и обратно, часов через шесть, через семь.

— Как вернешься, сразу приходи, ладно?

— Приду.

Он положил трубку и почувствовал, как из глубины души поднимаются добрые, успокаивающие силы. В чудовищном тупике вдруг забрезжил желанный огонек, который с каждой секундой разгорался все ярче.

«Странное существо — человек. Сына арестовали, под прежней жизнью, можно сказать, жирную черту подвели, а тут от нескольких слов по сути дела посторонней женщины вдруг загорелся огонек надежды».

И тут же: «Эх, Колька, Колька…»

К автобусу он возвратился легким, пружинящим шагом. Под его ботинками чуть слышно поскрипывал слежавшийся черный снег.

«Словно специально коптили, — подумал Никита. — А облака высокие, редкие, почти невидные, наверняка к морозу».

У кабины стоял Василий Захарович и тоже смотрел куда-то в небесную высь. Никита хлопнул его по плечу:

— Жизнь-то, Василий Захарович… А? Здорово, правда?

— Правда, — согласился Василий Захарович. — Ты зря такой веселый: багажник плохо закрывается.

— Да ну? Ай-ай! Совсем не закрывается или плохо?

— Плохо. Там щель такая, я два пальца засунул.

Никита осмотрел крышку багажника — щель действительно была.

— Ну и хрен с ней, — сказал он весело, — не пшено возить. И пыли нет.

— Ты даешь, — покачал головой Василий Захарович. — Совсем портишься. Тебя женить надо.

Перед Никитой светлым видением прошла Антонина, пахнула на него дорогими духами. Он зажмурился и покачал головой.

— Василий Захарович, слушай сюда: не в багажнике смысл жизни. Понял?

— Понял. За что тебе только грамоты дают? Смотри, самому ехать.

«Куда ехать? Зачем? Колька…»

Рейс был несложным, дорога хорошая, автобус шел мягко, словно у него были не колеса, а воздушная подушка. Редкие пассажиры дремали за спиной, а Никита думал об Антонине. Больше ни о чем думать было нельзя, все остальное пока под решительным запретом. Больные вопросы будут решаться позже.

Что могла найти в нем Антонина, дочь полковника, сурового, мужественного человека, награжденного многими боевыми орденами? Его фотография висит в гостиной, и Никита искренне жалеет, что фронтовые ранения не дали возможности дожить ему до наших дней. Сам он до сих пор помнит: когда учился в пятом классе, мать купила ему пальто, как тогда говорили, «на вырост». Оно и через четыре года оставалось великоватым, словно росло вместе с Никитой. Вроде бы мелочь, а вот запомнилось.

Вначале ему казалось, что Антонина обратила внимание на его высокий рост, на тяжелую стать, которая определяется только к сорока годам, на волосы, седеющей прядью упавшие на лоб, отчего лицо с крупными губами и внимательным взглядом становилось по-мужски привлекательным. Но чем больше он узнавал Антонину, тем яснее понимал: внешность она, как и каждая женщина, конечно, имела в виду, но не в первую очередь. Что-то было