Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина Страница 17

Он еще подождал, не скажу ли я чего-нибудь. И я держала трубку, ждала. Но никто ничего не сказал, ни он, ни я. Мы оба молча признали свое поражение.

24

Коля ушел от меня, и я не знала, как снова найти к нему путь. Несколько раз я пыталась беседовать с ним, но он забрался в скорлупу, через которую не в силах были пробиться мои слова. Марию Михайловну он тоже не слушал. Володю терпеть не мог. Матери грубил. Я боялась, что он снова ввяжется в какую-нибудь скверную историю, и просила бригадмильцев по возможности следить за ним.

Так и случилось. Петька Зубарев мог торжествовать победу надо мной. Николай пошел с ним на преступление. И Борис тоже. Если бы не бригадмильцы, Николай не поступал бы теперь на курсы шоферов, а отбывал бы срок в заключении.

…В этот вечер бригадмильцы решили провести ночной рейд по вокзалу и пригородным поездам. Я сходила домой, а часов в десять снова вернулась, чтобы узнать, как прошел рейд. Немного погодя послышался топот многих ног, и в мой кабинет под конвоем Володи Панова, еще двух бригадмильцев и милиционера вошли Рагозин, Борис Таранин и какой-то хорошо одетый человек с чемоданом в руке. Приглядевшись, я узнала владельца чемодана. Это был не кто иной, как Петька Зубарев.

Володя хотел объяснить, что случилось, но едва он заговорил, как Зубарев перебил его.

— Безобразие! — в повышенном тоне обратился он ко мне. — Я вам кто? Вы со своими сопляками возитесь, а меня почему задержали?

— Сейчас разберемся, — пообещала я.

— Они хотели сесть в вагон товарного поезда, — сказал Володя. — Были еще двое, но те убежали.

— Куда вы ехали, гражданин Зубарев? — спросила я.

— Ехали, куда надо.

— Почему в товарном поезде?

— У меня денег нет, чтобы на скорых разъезжать.

— Рагозин и Таранин ехали с вами?

— По пути.

— Куда ты ехал, Коля?

Рагозин молчал.

— Я к тетке ехал погостить, — сказал Зубарев.

— Где живет ваша тетка? Как ее фамилия?

Зубарев вскочил.

— На что вам моя тетка? Что вы, понимаете, привязались к честному человеку? Думаете, если милиция, так управы на вас нет? Найдем управу, вы за свои издевательства ответите!

Он схватил чемодан, точно считал, что этот горячий монолог — достаточное основание, чтобы его больше не задерживали. У чемодана был плохой замок. Зубарев не учел этого, рванул чемодан слишком резко. Крышка отвалилась, и какие-то металлические предметы со звоном высыпались на пол. Зубарев нагнулся и проворно стал исправлять оплошность, стараясь спиною загородить от меня то, что собирал с пола. Но я все-таки успела заметить кривой ломик — «фомку», связку ключей и свернутый мешок.

Я позвонила начальнику милиции.

25

Зубарева увели. Вместе с комсомольцами я занялась Борисом и Николаем. Они то отмалчивались, то лгали. Вызвали родителей. Снова слезы Рагозиной, грубость папаши Таранина, мои упреки и уговоры, в которые я больше не верила. Тут же другая группа комсомольского патруля привела двух задержанных в пригородном поезде мальчишек-безбилетников, которые направлялись неизвестно куда. Пришлось разбираться еще с ними.

Когда все, наконец, разошлись, я почувствовала такую смертельную усталость, что не было сил подняться со стула. Володя задержался дальше всех.

— Вера Андреевна, вас проводить?

— Нет. Я, пожалуй, останусь здесь.

Он ушел. Я готова была заснуть за столом. С трудом встала, сняла с вешалки пальто, выключила свет, легла на диван. И, едва успела закрыть глаза, вместе с диваном полетела куда-то в темную бездну. Открою глаза — перестану проваливаться, закрою — опять стремительно падаю вниз.

Чтобы избавиться от этого ощущения, я села. Заснуть не удастся, это ясно. Я подошла к окну, открыла форточку.

Все спали. Люди, дома, звезды на небе. Все было тихо и неподвижно, мирный покой царил на темной улице, во всем городе, в целом мире. И мне, лишенной сна, сделалось тоскливо. Я надела пальто и вышла на улицу.

Теплый весенний ветер ободрил меня. Головокружение совсем прошло. И я даже порадовалась, что не сплю. Такая хорошая ночь… Не стоит грустить… Обидно быть одинокой в такую ночь… Но что же делать. Ради этого покоя, ради этого мира отданы миллионы жизней. И жизнь Андрея тоже…

И вдруг сквозь грусть пробиваются совсем иные чувства. Беспричинной, неподвластной мне радости. И невольной вины перед Андреем. Сердце бьется тревожными толчками.

Странный человек… Нет, не Андрей, а тот, другой. Человек, которого я могла бы полюбить так же сильно, как Андрея, хотя они совсем разные. Впрочем, я сама переменилась с годами. И Андрей стал бы другим. Быть может, таким, как…

Не надо называть его имени. Даже мысленно. Нельзя мне о нем думать. Человек этот женат. У него дети. Благодаря его сыну я и познакомилась с ним. Нет, нельзя. А не думать не могу. И он не может, я знаю. Что нам делать?..

Ничего. Ничего не надо делать. Жить, как жили. Какая тишина, даже собака нигде не залает. Почему он давно не звонит мне? Впрочем, не надо. Он правильно делает, что не звонит. Кто-то стоит у моего дома. Двое? Нет, один. Странно. В такую позднюю пору кто-то один стоит у ворот. Зачем? Неужели Коля Рагозин? Да, он.

— Коля, зачем ты здесь?

— Вас жду. Поговорить надо. Сейчас поговорить, а то завтра не знаю, не смогу, наверно.

— Хорошо, пойдем в дом.

Мы поднимаемся по лестнице. Я стараюсь идти тихо, чтобы не потревожить спящих соседей. Но не все спят. Лидия Игнатьевна, скандалистка и сплетница, не спит. Пока я достаю ключ, она приоткрывает свою дверь, смотрит на меня, потом на Колю, глаза ее хищно вспыхивают, губы складываются в змеиную улыбочку. Я, наконец, нахожу в сумочке этот чертов ключ.

— Садись, Коля. Хочешь чаю?

— Нет.

Я все-таки ставлю на плитку чайник, потом подвигаю стул и сажусь близко от Николая, так, что нас разделяет только угол стола.

— Вера Андреевна, могу я стать человеком, а? — говорит Рагозин, вопрошающе и виновато глядя мне в лицо.

— Это от тебя зависит.

— Я так и понял, — с отчаянием восклицает он. — От меня. Я сам себе враг!

— Ты это только теперь понял?

— Не знаю.

Он вздыхает.

— Я ненавижу этого Петьку. Верите? Ненавижу. А сам делаю, что прикажет. Не хочу, а делаю. Если б не ребята, сейчас бы, может… Он нам сказал: будет шум подымать — пришьем. Это сторожа в магазине. Убить хотел.

Я касаюсь ладонью его руки.

— Хочешь, я расскажу тебе, почему ты