Взрослые и дети - Михаил Семенович Панич Страница 13

Маленькая плачущая девочка возвращается в комнаты, где у нее много игрушек, где живут покорные папа и мама, где она — самая главная.

И напрасно сосед пытается грустной шуткой образумить родителей:

— Видите, ей уже трудно с людьми…

ЗА ШТАКЕТНЫМ ЗАБОРОМ

Вот как это было.

Девочка лет двенадцати с трудом передвигалась по дорожке загородного сада медицинского учреждения. Она была на костылях. За ней шла женщина в белом халате, — должно быть, врач или медицинская сестра.

И вдруг девочка споткнулась и упала.

Женщина в белом халате наклонилась над нею, что-то сказала, но не сделала даже попытки помочь ребенку подняться. Даже руки не подала.

Эту сцену наблюдали сквозь прорези штакетного забора проходившие мимо дачники и отдыхающие из домов отдыха. И, естественно, возмутились. И, конечно, стали громко выговаривать бездушной, бессердечной женщине в белом халате за то, что она не помогает девочке встать.

Один, наиболее решительный и громче других выражавший свое возмущение, открыл калитку и прошел в сад. К этому времени девочка, опираясь на костыли, уже успела подняться сама. Удивительное дело, на ее лице светилась радость.

Что же узнал этот человек, проникший столь решительно в сад?

Девочка после перенесенной ею тяжелой болезни долгое время не ходила. И мешало ей главным образом то, что она потеряла веру в свою способность стоять на собственных ногах, передвигаться хотя бы с помощью костылей.

Важнейшей задачей врачей в этот период безусловного выздоровления была уже не хирургия, вмешательство которой увенчалось блестящим успехом, а психотерапия.

«Ну, иди же! Всё в порядке», — говорили девочке.

«Не могу», — отвечала она со стоном.

И вот она наконец пошла. Тяжело, медленно переступая ногами, изо всех сил опираясь на костыли, шла. Сама! Без посторонней помощи. Сперва от кровати до двери. Затем — за дверь. Затем — за порог дома, на тропинки большого сада.

Всё больше веры и решимости накапливалось у этой исстрадавшейся девочки.

Но вот ей уже и костыли были не нужны. Надо было заставить ее отказаться от костылей, — пусть на первое время она и станет передвигаться хуже, медленнее. Но она должна пойти без них. А она не могла от них оторваться. Повторялось то же, что было сразу после выздоровления, когда она боялась встать с постели.

Решимость приходит не вдруг, она накапливается постепенно, созревает иногда очень медленно. Но проявиться может в одно мгновенье.

Вот это и случилось, когда девочка упала.

Мать девочки, навестившая ее в этот воскресный день, — не врач и не медицинская сестра, как мы предполагали, — наклонилась к ней, конечно, с тем, чтобы помочь. И услышала:

— Не надо… Я сама…

И мать сразу же отступила в сторону и сказала:

— Хорошо!.. Конечно… Ты сможешь…

И девочка встала сама.

Так, как будто бы просто, был преодолен последний барьер перед полным выздоровлением.

Вот при этом радостном, чудесном событии и присутствовали все, стоявшие по ту сторону штакетного забора. И не понимали, возмущались черствостью взрослого человека, не оказавшего помощи больному ребенку.

Именно ее — великую радость преодоления, казалось бы, непреодолимого — увидел человек, проникший в сад. И он, вероятно, никогда не забудет счастливого, торжествующего лица девочки.

Настоящая помощь иногда заключается в том, чтобы не помочь.

В жизни есть много таких «штакетных заборов», через которые как будто всё видно, а на самом деле не видно самого главного.

Попробуем столкнуть две истины. Первая заключается в том, что взрослый обязан прийти на помощь ребенку. Вторая — в том, что воля, настойчивость воспитываются только на преодолении трудностей. Противоречат ли эти две истины одна другой? Конечно, нет. Но только в том случае, если ни одну из них мы не превращаем в нечто абсолютное, неизменное, годное во всех случаях жизни.

В одном школьнике трудная задача вызывает хороший азарт, в другом — нерешительность. Он сразу же спешит к отцу, к матери, к учителю с жалобой:

— Не получается…

Его к этому приучили. Ему помогали даже тогда, когда он мог бы, приложив некоторые усилия, справиться сам.

Нередко вот так, из-за бездумной доброты и снисходительности взрослых ребенок лишен радости собственных усилий и собственных достижений. Он не в состоянии отбросить костыль, хотя и не нуждается в нем.

ЧЬЯ ДВОЙКА?

Николай Николаевич, учитель, аккуратно уложив покупки в портфель, направился к выходу из магазина. Впереди шел высокий, стройный, 4хорошо одетый юноша, решительном рывком распахнувший дверь. Учитель, полагая, что его вежливо пропускают вперед, прошел первым.

— Спасибо!..

— Я вам не швейцар, — услышал он в ответ.

Как мог учитель не узнать голоса своего ученика?

— О, это вы, Гусев, — учитель приподнял свою потрепанную шляпу, которую носил и в летнюю жару и в зимний холод. — Здравствуйте, здравствуйте!..

— Простите, Николай Николаевич, я вас не узнал…

Юноша действительно был несколько сконфужен.

— Ничего, ничего, — успокоил его учитель. — Вежливость, должно быть, уместна только со знакомыми… Будьте здоровы!

И ушел.

Десятиклассник пожал плечами и мысленно произнес привычное магическое: «Подумаешь!»

Так и разошлись.

Кстати, Борю Гусева дома называют принцем. Так, в шутку. С некоторой примесью иронии, правда, но очень легкой и столь добродушной, что не всегда ее заметишь:

— Принц сегодня опять чем-то недоволен…

— Принц опять получил двойку…

— Принцу опять нужны деньги на карманные расходы, а давно ли брал?…

— Принц опять нахамил…

И вот о двойке.

В конце второй четверти он не ответил ни на один вопрос учительницы литературы.

— Вы учили урок? — спросила она.

— Нет…

— Почему?

Гусев пожал плечами:

— Это трудно объяснить.

Он не мог, не хотел показать товарищам, что двойка его беспокоит. Конечно, получить двойку неприятно. Мать станет долго и скучно его отчитывать. Учиться, мол, его обязанность. Живет он, мол, на всем готовом, о нем заботятся. «Хватит! — скажет он. — Я могу обойтись и без твоего ужина».

По опыту он знал, что мать сразу сдастся.

У Бори есть время представить себе всё это, так как и учительница, Зинаида Павловна, задумалась. Она смотрела куда-то вдаль, поверх головы ученика. А какая там даль? Обыкновенное окно, оклеенное на зиму газетной бумагой, за ним — крыши, на крышах — снег.

Зинаиде Павловне не хотелось ставить двойку, особенно сейчас, в конце четверти. У Гусева эта двойка не единственная, и придется выводить за четверть неудовлетворительную оценку. Нехорошо! В школе дело поставлено так, что заведующий учебной частью изысканно вежливо, но не без некоторого административного нажима скажет: «Как это у вас, Зинаида