Соавторы - Светлана Васильевна Волкова Страница 9

Проснувшись в четыре утра, я увидела, что в кухне тлеет синеватый отсвет: Белка сидит за ноутбуком и активно стучит по клавиатуре.

– Что ты делаешь? – спросила я сонным голосом.

Белка вздрогнула и свернула экран.

– Фу, Мань. Напугала. Накидываю финал. Мысли есть.

– А что прячешь?

– Ну, не оформилось ещё. Иди спать.

– Бэлл, мы же договорились под мухой не писать. Текст не простит. Ты нарушаешь правила.

– Ну вот, губы надула. Я так. И для диплома своего тоже.

Я взглянула краем глаза на монитор: свёрнутой была страничка «Фейсбука».

– Ты же ушла из соцсетей.

– Ну, подруга, да, подловила. Я на нашего гада ещё раз хотела взглянуть.

Белка клюнула пальцем по мышке, окно развернулось, и с аватарки на нас хитро взглянул Мирон.

– Он на этом фото душка, никакой не гад, – зевнула я. – Смотри, не влюбись.

– Значит, сделаем из него подонка. И начнём прямо с утра, когда обе будем в кондиции.

Я вернулась в комнату, накрылась с головой одеялом, и снова пришёл Мирон. Я уже не спала, но всё думала, думала, думала. Я всегда знала, что если что-то пишешь «кожей и кровью» – то вселенная подтягивается, события начинают сбываться. Даже в фэнтези. Конечно, драконы и прочие твари не прилетят к тебе на подоконник курлыкать, но у нас уже был десяток случаев убедиться, что мы… как бы поточнее сказать… накаркали что ли. Например, фея, выдуманная нами от макушки до пяток, вдруг встречалась в паспортном столе – у неё было всё «наше» и даже имя Изольда. Или мы описывали сцену, где умирает ведьма, – а спустя два дня были свидетелями, как пожилой женщине в метро стало плохо, она осела на пол и завалилась на бок, подмяв под себя сумку и неестественно изогнув руки-ноги. К женщине сразу подбежали со всех сторон, а она смотрела в одну точку невидящим взглядом и вдруг сказала: «Берег». К чему сказала? Мы с Белкой стояли рядом, обе зелёные. Потом синхронно повернулись и молча пошли к выходу. Вечером Белка спросила:

– Слушай, мне становится страшно.

Мне тоже. И не только в тот раз. Потому что я не всегда могла чётко сказать: мы сначала написали, а потом это случилось в жизни, или всё же сперва случилось, а мы уже потом действительность срисовали. И, несмотря на склонность к мистицизму, мне очень хотелось, чтобы действительность шла первой.

* * *

Сюжет пришлось переделать почти полностью. История сплеталась сложно, путано. Начало было таково. Героиня решает поехать в Петербург и найти отца, которого никогда не видела. Едет из далёкого, умытого росами села, где осталась первая любовь (Пашка или Мишка – потом додумаем), и в поезде встречает ЕГО. Имя мы с Белкой решили оставить «родное»: Мирон. Звучно и эффектно. Внешность списали с прототипа, с точностью до родинки на левом ухе. Не потому, что авторской фантазии нам с трезвой Белкой не хватало, а потому что так было интереснее и творческий процесс становился острее. Существование где-то такого же живого человека, с таким же именем, физиономией, фигурой и характером (насколько он считывался с профиля в сети) изрядно нас бодрило и распаляло писательский азарт. Надежды, что прототип прочтёт наш роман, практически не было. Неизвестно ещё, читает ли настоящий Мирон литературу вообще и дамскую беллетристику в частности. Да и способен ли поглотить текст больше, чем тот, который помещается на экране смартфона? Что-то мне подсказывало, что шансов с гулькин нос. К тому же фамилия героя в нашем тексте другая. Когда мы станем известными и (помечтать) богатыми, то с удовольствием будем с ним судиться, если он вознамерится подать на нас иск за клевету и попытки опорочить репутацию.

– Как мы её назовём? Главную героиню? – спросила Белка. – Придумай имя сама, разрешаю.

– Ну, – хмыкнула я. – Давай, Катей будет. Это единственное имя, кроме твоего, конечно, с которым у меня приятные ассоциации.

– Лады, – кивнула Белка.

Итак, Катерина выходит из поезда на московский перрон и понимает, что её уже любимый парень, которого она ждала всю жизнь, исчезает вдали, за спинами толпы, а она, дура, даже телефон его не удосужилась узнать. И она, конечно же, бежит за ним и, разумеется, не догоняет. А из сведений у Катерины о Мироне только одно: что он врач в какой-то клинике. И вот она раздумывает искать папашу и начинает искать Мирона.

Как-то так.

Мы писали запоем следующие три недели. Отрывались на приём пищи, гигиенические надобности, изредка – походы в магазин. И гуляли, в основном, вечерами, когда глаза уже не видели монитор. Обсуждали, меняли, много потом стирали, спорили до хрипоты. Были счастливы.

За это время мне ни разу не приснился набивший оскомину сон. Точнее не сон – сны могли быть разными, – а его концовка. Что-то там происходит, какое-то действие, неважно какое, а в финале я оказываюсь перед дверью. За дверью – свет, и её точно надо открыть, чтобы выйти, а страх сковал руки, и я не могу пошевелиться. Прямо как в плохих фильмах. В развязке героиня, конечно же, толкнёт дверь и выйдет наружу. Фу, просто банальщина! Но в моём реальном сне всё прерывалось в тот момент, когда я подходила к двери. Ну вот же, надо просто сделать одно движение… и там, за дверью – свет и жизнь. Но ведь нет. Я поднимаю руку, чтобы толкнуть дверь, и в тот же миг просыпаюсь. Мне иногда очень хочется узнать, кто там, наверху, так графоманит. Тот, кто пишет сценарии к моим снам. И ещё интересно: если, допустим, писатель пишет откровенно плохо, то и сны ему тоже снятся бездарные?

Денег катастрофически не хватало. Клянчить у родителей – и моих, и Белкиных – не позволяла гордость, а доить драконов и единорогов больше не представлялось возможным: мы полгода о них не писали и полностью выпали из их мира. Белка пошла работать тренером в фитнес-центр, вести «Суставную гимнастику». Название говорило само за себя. Белка прирождённая спортсменка, гнётся во все стороны, как ивовая лоза, на шпагат садится (и сидит так, пока я ей зачитываю собственные куски текста). В своих Сланцах она год проводила групповые занятия в спортклубе. Умница. Мечтала пилатес вести, но там нужен тренерский сертификат, в Петербурге с этим всё строго, без бумажки с красивым штампом в нормальный зал работать не возьмут, а