Впечатления и встречи - Людмила Львовна Горелик Страница 8

Первой отважилась обратиться к незнакомой тетеньке более смелая Валя, а я последовала ее примеру. Очень робко, сильно стесняясь, спросила какую-то тетю, потом, помедлив, вторую. Объясняла, что этой крохотной монетки не хватает на Снегурочку. Обе молча отвернулись и, кажется, были недовольны. Жадные какие-то попались — подумать только, 10 копеек жалко, а ведь за них ничего нельзя купить! Третья тетенька — средних лет приличная женщина в драповом пальто и в маленькой модной шляпке — проявила к моей просьбе интерес. Она неожиданно сильно взяла меня за плечо и спросила строго: «А где ты живешь?». Я поняла ее так, что детям нельзя одним уходить далеко от дома и поспешила успокоить: «Я живу совсем рядом — в доме напротив!». Однако вместо того, чтобы обрадоваться и выдать мне 10 копеек, тетенька продолжала крепко держать меня за плечо и спрашивать: «А есть ли дома кто-нибудь из старших?». Поскольку я была девочка воспитанная и знала, что на вопросы взрослых следует отвечать, я рассказала ей, что дома сейчас одна тетя Маня, а мама на работе, а папа живет не с нами, он только на воскресенье приезжает. Все это я рассказывала спокойно, думая, что тетя, убедившись в моем полном благополучии и хорошем воспитании, выдаст мне 10 копеек и мы с Валей (которая теперь скромно стояла в сторонке, тоже ожидая, что эта тетя поможет), купив Снегурочку, пойдем собираться в школу.

Я не очень испугалась, когда тетя попросила проводить ее ко мне домой. Я истолковала это желание как недоверие к тому, что действительно живу близко — а не расхаживаю одна по всему городу, чего детям делать нельзя. Кивнув Вале (которая — потом выяснилось — подумала, будто я встретила знакомую) я повела тетю (она взяла меня за руку) к нашему дому. По дороге она продолжала что-то спрашивать, я отвечала.

Испугалась я, когда мы входили к нам во двор. Под низкой каменной аркой тетя вдруг сжала мою руку крепко-крепко, до боли. Вероятно, она решила, что, заведя ее в этот хмурый пустынный дворик, маленькая уголовница (то есть я) рванется, нырнет куда-нибудь между сараями и убежит в другой двор — только ее и видели. Грубое, болезненное (она почти вывернула мне руку) движение тети меня испугало, я заплакала, уже совсем ничего не понимая — только очень страшно было.

Дверь в нашу коммуналку днем не запиралась. Тетя Маня, увидев меня всю зареванную рядом с незнакомой женщиной, испуганно поднялась со стульчика. У нас имелся такой маленький стульчик, детский. Если поставить его около батареи, было очень тепло и удобно сидеть. Тетя Маня любила штопать чулки, сидя на маленьком стульчике, привалившись спиной к теплой батарейке. И тут мы: громко ревущая, с растрепавшимися косами я и начальственного вида строгая тетя в жестком драповом пальто и крохотной, плохо сочетающейся с ее обликом, шляпке. Тетя Маня встала нам навстречу, испуганно хлопая ресницами. Из монолога драповой тети я поняла только то, что она Инспектор Детской комнаты милиции, это напугало меня страшно. В чем состоял мой проступок, я по-прежнему не понимала (не в том же, что я попросила 10 копеек?!), однако сразу поверила тете, что он ужасен, и рыдала, захлебываясь, и не могла остановиться. Теперь меня посадят в тюрьму. Я вспоминала тюремную машину «Черный ворон», которую давно, еще до того, как я пошла в школу, тетя Маня показала мне на улице. Это была большая черная машина с закрытым железным кузовом, в котором имелось крохотное зарешеченное оконце… Тетя Маня была на всю жизнь перепугана тюрьмой, так как ее муж, в конце сороковых арестованный по не слишком серьезному уголовному обвинению (украл буханку хлеба), почти сразу там умер. Сейчас тетя Маня, как и я, не понимала суть моего преступления, однако тоже верила, что оно ужасно. Мы обе с тетей Маней не сомневались, что меня ждет тюрьма. Она обреченно и покорно хлопала ресницами, а я громко всхлипывала, так как уже не хватало сил рыдать.

Откровенно понаслаждавшись своей неограниченной властью над нами, Инспектор велела вызвать с работы маму. Мамина библиотека была недалеко, на той же улице. Тетя Маня просто сбегала за ней.

Мама пришла очень скоро. В отличие от нас с тетей Маней она быстро вникла в суть дела: меня обвиняли в попрошайничестве. Теперь, анализируя происшедшее, я думаю, что вела себя мама правильно. Прежде всего, она умыла меня холодной водой и велела собираться в школу. Она, конечно, знала, что я не занималась попрошайничеством, а, будучи ребенком сугубо домашним, всего лишь проявила детскую наивность. Тем не менее, мама с Инспектором не спорила. Она легко согласилась, что должна больше внимания уделять моему воспитанию и обязалась это делать. Правда, она попыталась возразить, когда Инспектор записала мои данные для того, чтобы поставить меня на учет в Детской комнате милиции как неблагополучного ребенка (о, как я зарыдала, услышав это). Постановка на учет, пояснила Инспектор в ответ на мамино возражение необходима, чтобы пресечь нарушение уже более строго, если ребенка еще раз поймают на каком-либо уголовном занятии.

Мама не стала настаивать. Думаю, она рассудила так, что сама по себе постановка на учет значит мало: ведь я больше никогда ничего не попрошу у чужих людей, так же, как не просила до этого случая — мама и не спрашивая меня, была абсолютно уверена в этом. Кроме того, спорить было бесполезно. Вряд ли железобетонная Инспектор — крупная, с широкими плечами и низкой талией, с большими длинными руками, с цепким взглядом крысиных глазок, в новом, сшитом «по фигуре» из жесткого драпа пальто и модной маленькой, однако не придающей ей женственности, шляпке, вряд ли эта похожая на грубую бетонную сваю с торчащей арматурой — на мощную корявую сваю, которую пытались облагородить, но не смогли, женщина — вняла бы убеждениям, просьбам или угрозам. Возражения могли лишь усугубить ситуацию.

В общем, мама старалась как можно быстрее, без лишних пререканий, избавиться от Инспектора, и это получилось. Я отправилась в школу. Мама тоже спешила на работу. Бабушкины шесть рублей она у меня забрала, пояснив, что добавит к ним еще денег и купит мне новый портфель. Это не могло сильно обрадовать: «практичные», необходимые вещи мне покупали, но вот ненужную Снегурочку… Впрочем, в тот момент было совсем не до радости, ее не существовало в принципе, и я легко рассталась с неинтересными уже шестью бабушкиными рублями, а про Снегурочку вовсе забыла.

В школу я пришла