На этом свете - Юрий Витальевич Мамлеев Страница 8

Мраков заплакал. Захаров обнял его за тоскливую шарообразную голову и поцеловал в лоб.

— Я буду обучать тебя, Никита, — прошептал он. — Каждой ночью теперь приходи ко мне. Я обучу тебя счастью от того, что ты есть…

— Спасибо, Игорь, — пробормотал Мраков и исподлобья взглянул на луну.

Они поцеловались три раза. Мраков встал на ноги, и они расстались на этом.

С этого времени началось обучение Мракова счастию собственного бытия. Слух об этом сразу распространился по коммунальной квартире, и все как-то сразу затихли, узнав, что воет Игорь не от удачи и всяких пустяков, а от себя самого, от счастия, что он есть. Это моментально и в лучшую сторону изменило к нему отношение соседей.

— Что он, жлоб какой-нибудь поганый, чтоб быть счастливым от денег и тому подобных эдаких успехов, — говорил на кухне Акимыч. — Если он от своего нутра счастлив, значит, он наш человек.

— Не просто от нутра, а от духа, от сознания внутри, — поправила его золотоволосая Таня.

— Ну, ты у нас вообще эдакая… Хорошая, — неопределённо возразил Акимыч. — Ишь, куда повела…

— Мы с сестрой завсегда несчастные были, — чуть-чуть заплаканно высказалась Наталья. — А всё равно где-то счастливые. Потому что есть во всех нас что-то такое…

— Пусть Никита скорей обучится у Игоря, как получать счастие от самого себя, от того, что ты есть, — вставила её сестра Катя.

Старушка Нежнова так и юркнула к себе в комнатушку от таких разговоров, а Жени Куликова на кухне не было.

Воцарилось молчание.

А потом старушонка высунулась, приоткрыв слегка свою дверь:

— И пущай скорее обучает! — тоненько прозвенела она. — А то вон Петя-то Тараканов повесился над плитой в кухне, а если б научили — то и сейчас бы он жил и пиво пил. Как бы не опоздать с этим-то обучением!

Никита Мраков, который сидел во время этого разговору посередине кухни на столе, покачал головой и задумчиво буркнул:

— Нет. Петю Тараканова уже ничто не могло спасти. У него ум другой был.

Акимыч так и подпрыгнул:

— А я и говорил! Раз после его смерти тараканы разбежались — значит, он особый человек был!

Никита добавил:

— Я хотел с ним дружить, но он меня боялся и всё время говорил: «Больно мрачен ты, Никитушка!»

И с этого дня началось обучение Никиты. Происходило оно ночью, и особенно успешны были безлунные. В первые ночи Игорь, прильнув к уху Никиты, что-то долго-долго ему шептал. А потом пошло, но не совсем как по маслу.

Главную суть Никита вроде бы ухватил и однажды передал это самому себе вслух в таких словах:

— Значит, внутри нас есть такая жизнь, которая сама по себе, она есть тайное благо, не умирает она никогда, всё сгниёт, а она — нет… И ежели её ухватить и понять, то будешь выть, если…

И тогда, наконец, Никита насторожился и спросил Игоря:

— А почему же ты рекомендуешь выть, Захаров?

— Чтобы не сойти с ума от счастия изнутри, вот почему, — тихо и проникновенно ответил ему Игорь. — И ты, Никита, тоже со временем выть будешь… Иначе ненароком свихнёшься, узнав, какое в тебе есть бытие.

И на седьмую ночь Мраков, кое-что осознав, завыл.

Все спали, дело было глубокой ночью. Два необъяснимых и сверхчеловеческих воя раздавались из одинокой комнаты Захарова. Была она на втором этаже, и на уличных псов этот вой мистического счастья навёл сверхъестественный ужас, и они разбежались куда попало. Но люди вокруг не просыпались. Выли они так, Захаров и Мраков, около часа. Но в вой Никиты иногда входили искусственные нотки.

И Игорь заметил потом:

— Я чувствую, что сомневаешься ты, Никита, что счастие и блаженство твоё — внутри тебя и ни от чего не зависят. По вою твоему это ощущаю…

— Не в етом дело, — наклонил голову Никита. — Не в сомнении заноза, Игорь. Мрак я люблю, вот что… А в счастии мрака нет…

— Это очень серьёзно, — ответил Игорь. — Но мрак мы подавим.

— Зачем? — удивился Никита.

— Чтоб ты полностью на веки вечные счастлив был.

— Зачем?

Но Захаров снова повторял ему учение о созерцании внутреннего бытия и осознании его. Через месяц Мраков оставил свою недоброжелательность к луне и не обращал на неё внимания.

— А тёмную дыру в душе твоей мы зашьём, — таинственно улыбался ему по ночам Игорь. — И никто оттуда не появится, и никто туда не провалится… Ладушки?!

— Ладушки! — смиренно отвечал уже изменившийся в чём-то Мраков.

И вой их двойной становился всё чище и просветлённей.

Но даже и тогда импульс мрака вдруг охватывал Никиту, даже посреди обучения.

— Я тебе и объяснить это не могу, Игорь, — сказал однажды ему Никита, покаявшись. — Самое крутое во мне: это когда я пить собственную кровь хочу.

— Ужас! — как-то светло ответил Игорь.

— Это бывает так. Запрусь, бывало, я у себя в комнате, — продолжил Мраков. — Вылью из себя полстакана крови как бы себе на опохмел. И выпью, не откажусь.

— А дальше что?

— А дальше дело не просто в крови, Игорь, — угрюмо ответил Мраков. — Сознаю я вдруг, что это не только кровь моя вылилась, а какой-то провал в душе обнажился, и из провала этого тени жуткие в душу мою входят.

— Какие?

— Тени совсем мне ещё непонятного и неизвестного. И поглотят они меня, боюсь. Но ведь я люблю их в то же время, Игорь. По-особому люблю, по-страшному. И как только эта страшная любовь мной овладевает, они опять уходят — в чёрную дыру души моей бесконечной… В животе — кровь, в душе — бездна, провал… Вот так-то, Игорь. Не ожидал эдакого от меня?

И Мраков замолчал. Захаров обнял его и сказал:

— Велик ты, Никита, велик!.. Пусть только об этом никто не знает… Пусть принимают тебя за… А работать будем дальше.

Так открылся ему Мраков.

Соседи уже стали беспокоиться: как, мол, идёт учение и не пора ли Никите им эти тайны о внутреннем бытии передать… Но Мраков пока всё отклонял и отклонял.

— Рано ещё, детки, — говорил он.

…Но с тех пор обучение Мракова стало подвигаться успешней. Его угрюмое лицо просияло тайным блаженством. Но бездну в душе его Игорь закрыть не мог…

И ночью во время глубинного сновидения чей-то голос возник, и раздалось:

— Оставь, оставь провал этот в его душе навсегда. Пусть будет и то,