220 метров - Евгения Сергеевна Овчинникова Страница 7

из другой жизни. Оно подняло воспоминания о деревне, матери, первомайской демонстрации и звоне бьющегося стекла. И еще – о долгой дороге, которая никак не заканчивалась. У Лены получалось не думать об этом в обычной жизни. Но сообщение Кости взбудоражило ее. Ведь он, как ни крути, был ее первой любовью. Ночью она спала плохо.

На работе была запара, грузили реквизит для спектакля ко Дню бабушек и дедушек. Машину дали на три часа, разбирайся как хочешь. Лена попросила помощи у старшей танцевальной группы. Но подростки ржали как больные, роняли коробки, и толку от них было мало. Сначала нужно было погрузить звук и свет, а они побросали хрупкий реквизит и чуть не сломали крылья бабочек, изображавших внуков. Пришлось отправить учеников обратно на занятие и начать все заново. В суете погрузки Лена доставала телефон и перечитывала сообщение Кости. Поэтому, когда написал Миша, Лена увидела: «Представляешь, нашли торт в перерывах. Сделку обмываем» – и подумала, что мужу, наверное, сейчас радостно. О владельцах Миша рассказывал – будто фельетон писал, но Лена знала – в коммуналках и их обитателях нет ничего смешного. Хтонь там лезла изо всех сил, словно коммуналки прилегали к темной стороне мира, и она прорывалась, чуя слабое место.

«Как ты? Вижу, в Питере сейчас?» – снова написал Костик.

На первое сообщение Костика она не ответила. Вспоминая, в мыслях она называла его именно Костиком, хотя на аватарке был красивый мужчина с кудрявыми рыжеватыми волосами и двухдневной щетиной. Его вид будил смутные ощущения внизу живота. Взрослого Костика звали Kонстантин Майер. На фотках он был на фоне большого дома, в машине с шильдиком «Мерседеса», у европейских соборов – Лене все они были знакомы, но на одно лицо, она никогда бы не сказала, где какой. Костик курит кальян в Египте, Костик позирует на горных лыжах, Костик в купальных шортах на фоне пальм и моря. Низ живота снова заныл от мыслей о загорелой безволосой груди, крупных коричневых веснушках, кубиках, здоровых без перекачанности. На других фото были его родители. Они постарели и располнели, но были узнаваемы, особенно мать.

В хлопотах она думала, что ответить и нужно ли отвечать. Пересмотрела свои фото на «Одноклассниках», сделанные до моды на селфи, – все неудачные. У Миши были кривые руки, на его фото она выходила нелепой, носатой, хотя в жизни себе нравилась и считала себя красивой. Она зашла в освещенный угол и сделала селфи-портрет. Вышло хорошо, но не менять же фото с начала переписки – подумает, что специально. Ей стали смешны собственные мысли – так париться из-за фоток, когда тебе написал объект первой любви, случившейся, когда обоим было по пять. Она проверила год рождения Костика – восемьдесят второй, значит, он на год старше. А ведь правда, он был выше ее на полголовы, она смотрела ему в подбородок.

Лена перенесла в фургон самое легкое из техники, костюмов и декораций. Водитель, без перерыва пялившийся в телефон и одновременно куривший, раздражал.

– Поможете? – мрачно предложила Лена.

Водитель взглянул на нее и вместо обычного «мне за это не платят» выключил телефон, сунул айкос в карман, помог перенести ксилофон и стойку для книг и закрепить их так, чтобы не повредить при перевозке. Потом он принес коробку с книгами, и погрузка была окончена. Лена поблагодарила его и ушла прибираться в гримерке. Ее группа должна была прийти только через два часа, поэтому она спустилась в актовый зал, подняла одну из белых штор-гармошек и села с ноутбуком у окна. В актовом зале недавно сделали ремонт в советском стиле: бордовые кресла, такого же цвета кулисы, занавес с крупными складками и красные полотнища с белыми надписями, менявшимися в зависимости от праздника. Сейчас висел призыв «Добро пожаловать в юннаты!», оставшийся от дня посвящения, который проводил клуб юннатов, находившийся на последнем этаже Дома творчества. Послезавтра по плану следовало повесить полотнище «С Днем рождения, Спасский!» – имелся в виду их Дом детского творчества. Лена находила псевдосоветский стиль красивым, ей казалось, что в актовом зале она выглядит стройнее, потому что строгая атмосфера заставляла расправлять плечи и поднимать подбородок.

С Костиком она познакомилась под транспарантом «С Днем труда!!!». Площадь была полна людей с цветами и шариками. Из пестрой ленты их с матерью кочевой жизни Лена особенно запомнила те полгода, когда они осели в Чаглинке, деревне в Северном Казахстане.

– А сейчас с Первомаем всех поздравит Леночка Афанасьева! Пять лет! Детский сад «Улыбка»!

Люди с красными гвоздиками хлопали. Чьи-то руки подхватили и поставили ее на перекладину помоста. Отсюда было видно деревенскую площадь. Нарядные мужчины и женщины, несколько красных полотнищ с белыми буквами. Лена помнила, как она глубоко вдохнула, как учили в садике, чтобы воздуху хватило надолго, и что есть сил закричала. Слышно было на всю площадь:

Мы всем народом нынче вышли

Навстречу солнцу и весне,

Веселый гул повсюду слышен,

Зеленый шум по всей стране.

Гудит толпа, сияют лица,

Кругом – подруги и друзья,—

Умеет петь и веселиться

Страна советская моя!

Поет земля, поют заводы,

И наш народ – непобедим,

Своей весны, своей свободы

Мы никому не отдадим![1]

На «непобедим» нужно было поднять руку указательным пальцем вверх, как учила воспитательница. Еще надо топнуть правой ногой на «не отдадим», но ее нога попала мимо перекладины, Лена потеряла равновесие и откинулась назад, но не успела испугаться, как ее поймали. Зрители смеялись и хлопали, и Лена поняла, что им понравился стишок и то, как она подняла палец вверх. Ее спустили обратно на деревянный помост, а мама наклонилась и прошептала:

– Молодец! Иди поиграй.

Весна тогда была поздняя. Лена не особо понимала, что это значит, просто вокруг повторяли: «весна поздняя», «поздняя весна», «поздняя весна». Шубы недавно сменили на пальто. Лена выступала, поэтому мама нарядила ее в новую курточку, накрутила банты, а потом решала, надевать ли Лене шапку, но только подержала ее в руках, не надела, было жалко белых цветов из нейлона, которые короной стояли над головой Лены.

– Потерпишь немного, а потом в контору пить чай, хорошо?

Лена молча кивнула, а сердце замерло. В конторе она была только раз. Мужчины в костюмах и нарядные важные женщины. Говорили здесь тихо, обращались друг к другу по имени-отчеству. Это был отдельный от грубой деревенской жизни мир. Контора, да еще и торт – о таком она и мечтать не могла. Если ей хлопают – значит, она справилась, значит, будет и то и другое. В тот день мама была вся праздничная, в черном расстегнутом пальто, из-под которого виден модный брючный костюм. К пальто приколота гвоздика, губы накрашены яркой помадой. Начальник конторы постоянно смотрел на нее. Лена еще немного постояла рядом с ними на помосте, красуясь бантами и новым платьем, а потом спустилась по лестнице с задней стороны и залезла под помост, пачкая курточку и белоснежные колготки. Через щели било солнце, и его яркие полоски ровно лежали на притоптанном песке площади. Этот же песок сыпался сквозь щели с ботинок тех, кто стоял на помосте. К помосту подвели рыжего пацана. Он выкручивал руку, но рыжеволосая мать крепко его держала. Сверху прозвучали еще лозунги, и мама Лены сказала что-то взволнованным голосом и заключила:

– Ура, товарищи!

С площади подхватили:

– Ур-р-р-ра-а-а-а-а!

Пацан вздрогнул от ора сотен голосов, рванул назад, но мать схватила его за капюшон и удержала на месте.

Сверху объявили:

– Товарищи, а сейчас нас поздравит Костя Майер, шесть лет, детский сад «Солнышко»!

Мамаша пихнула Костика в спину, он медленно поднялся по ступенькам. Из щелей на солнечные линии посыпался песок. Там его тоже поставили на перекладину. Он молчал. Лена шепотом сосчитала до десяти, потом еще раз. Костик молчал.

– Давай, Костян!

– Не боись, пацан, читай! – закричали с площади.

Костик наконец выдавил из себя хриплое:

Мы!

Коллектив!

Человечество!

Масса!

И замолчал.

– Довольно маяться! – прошептала его мать. Она волновалась, прижимала руки к груди. –