Молчи, Россия, молчи! Полиция не дремлет - Аркадий Тимофеевич Аверченко Страница 7

– Путаешь ты что-то, старый, – сказал Ванька, – Петербургское Агентство ведь официальное?! Заврался наш дед.

– Ваня, – укоризненно заметила Агафья.

Дед снисходительно усмехнулся.

– Ничего… То ли еще бывало! Как вспомнишь – и смех и грех. Владивостокский губернатор закрыл корейскую газету за статью о Японии, симферопольский вице-губернатор Масальский оштрафовал «Тавричанина» за перепечатки из «Нового времени»… Такой был славный, тактичный. Он же гимназистов на улице ловил, которые фуражек ему не снимали, и арестовывал. Те, бывало, клопики маленькие, плачутся: «за что, дяденька?» «За то, что начальство не почитаете, меня на улице не узнаете!» – «Да мы с вами не знакомы!» – «А-а, не знакомы? Посидите в каталажке – будете знакомы!» Веселый был человек.

Дед опустил голову и задумался. И лицо его осветилось тихой задушевной улыбкой…

– Муратова тамбовского тоже помню… Приглашали его однажды на официальный деловой обед. «Приеду, – говорит, – только если евреев за столом не будет». «Один будет, – говорят. – Директор банка». – «Значит, я не буду!» Такой был жизнерадостный…

Телефонный звонок перебил его рассказ.

Аксюшка подскочила к телефону и затараторила:

– Алло! Кто говорит? Дядя Миняй! Отца нет. Он на собрании общества деятелей садовой культуры. Что? Какую книжку? Мопассана? «Бель-Ами»? Хорошо, спрошу у мамы. Если есть – она пришлет.

Аксюшка вернулась от телефона и припала к дедову

– Еще, дедушка, что-нибудь о губернаторах.

– Да что ж еще?..

Дед рассмеялся.

– Нравится? Как это говорится: «Недаром многих лет свидетелем Господь меня поставил»… Хе-хе… Толмачева одесского тоже хорошо помню. Благороднейший человек был, порывистый! Научнейшая натура. Когда изобрели препарат «606», он и им заинтересовался. Кто, спрашивает, изобрел? Эрлих? Жид? Да не допущу же я, говорит, делать у себя в Одессе опыты с жидовским препаратом. Да не бывать же этому! Да не опозорю же я родного мне города этим шарлатанством!! Очень отзывчивый был человек, крепкий.

Дед оживился.

– Думбадзе тоже помню! Тот был задумчивый.

– Как, дед, задумчивый?

Задумается, задумается, а потом скажет: «Есть у нас среди солдат евреи?» – «Есть». – «Выслать их». Купальщиц высылал, которые без костюмов купались, купальщиков, которые подглядывали. И всех – по этапу, по этапу. Вкус большой к этапам имел… А раз, помню, ушел он из Ялты. Оделся в английский костюм и поехал по России… А журналу «Сатирикон» стало жаль его, что вот, мол, был человек старый при деле, а теперь без дела. Написали статью, пожалели. А он возьми и вернись в Ялту, когда журнал там получился. И что ж вы думаете, детки: стали городовые по его приказу за газетчиками бегать, «Сатириконы» отнимать, в клочья рвать. Распорядительный был человек! Стойкий.

* * *

И долго еще раздавался монотонный добродушный дедов голос. И долго слушали его притихшие изумленные дети.

А за окном выла упорная сельская метель, слышались звуки автомобильных сирен и однотонное гудение дуговых фонарей на большой занесенной снегом дороге…

Ежилась, мерзла и отогревалась святая Русь.

Начальство

(провинциальные типы)

Городовой

Кроткое безответное существо. Выдерживает стужу, жару, дождь и ветер изумительно. Одет в неуклюжую, как будто накрахмаленную шинель и невероятной громоздкости сапоги из гиппопотамьей кожи… В мирное время имеет дело главным образом с извозчиками и пьяными. Разговор у него с извозчиками следующий: «Милый мой, потрудитесь держаться правой стороны… вы меня этим очень обяжете!.. Послушайте, дорогой ломовик! Нельзя въезжать оглоблей в затылок мирного прохожего. Извините меня, но осторожность в данном случае не мешает».

Разговор провинциального городового с пьяным:

– Милостивый государь! Вы, кажется, вышли из равновесия… Потрудитесь опереться о мое плечо. Ничего, ничего… Не смущайтесь.

Взяток не берет.

Околоточный

Человек, хотя высшего образования не получивший, но имеющий солидный налет культурности. Избегает употребления спиртных напитков, следит за литературой, не чужд сентиментальности.

В участке ведет с арестованным громилой или карманщиком такой разговор:

– Конечно, до суда я не имею права считать вас виновным, но я думаю, что эти золотые часы и горячий самовар вы приобрели не совсем легальным способом… Что делать… Я не вымогаю у вас сознание расспросами, но задержать, к сожалению, принужден. Что делать? Dura lex – sed lex… {Закон суров – но это закон (лат.).}

Взяток не берет.

Пристав

Нет ничего симпатичнее провинциального пристава. Это весельчак, остроумец, душа общества; говорит хорошо поставленным баритоном, крестит у купцов детишек и всякий раз поднимает неимоверный скандал, когда кто-нибудь по глупости попытается предложить ему взятку.

«Мыльные пузыри – Конституция, свобода слова, собраний, печати»

С арестантами и ворами обращается еще мягче околоточного – даже пересахаривает.

Взяток не бер… Впрочем, мы об этом уже говорили выше.

Полицеймейстер

Несмотря на свое высокое положение, полицеймейстер для всех доступен. Всякий, самый последний нищий может искать у него справедливости и защиты. С купцами водит только духовную дружбу, так как вегетарианец, и все эти окорока ветчины, балыки, икра и коньяки – для него звук пустой.

Перед законом преклоняется. Либерал и втайне немного симпатизирует евреям.

Взяток, конечно, не берет.

Ридикюль

У околоточного надзирателя Рукосуева сидел петербургский обыватель Смяткин и, прихлебывая чай, говорил:

– Чистое разорение, Никанор Иваныч, с этой вашей чрезвычайной охраной… Куда ни повернись – обязательное постановление, штраф.

Рукосуев солидно молчал.

Смяткин робко заглянул ему в лицо и прошептал:

– Сняли бы вы ее… А?

– Не могу, Смяткин! Странно вы, ей-Богу, рассуждаете… Сними, да сними! Ежели бы все успокоилось, ну, можно бы… А то – сами знаете!

Смяткин вытер лицо красным платком и сказал:

– Что же я знаю, Никанор Иваныч?.. Ничего я не знаю. Мир, тишина и в человецех… это самое… произволение! Ни бомб, ни экспроприации.

– Да? Тишина, мир?.. Ха-ха! – сардонически захохотал Рукосуев. – А ежели человека гуляющего встретят, да пулю ему всадят в спину – это человеческое произволение?!

Рукосуев нервно забегал по комнате, поскрипывая лакированными сапогами.

– Господи! Где же вы такое видели? Чтобы гуляющего, да встретили, да пулей…

– А Герценштейн, покойник… мало вам?

– Никанор Иваныч! Побойтесь вы Бога!.. Да когда же это было? В 1906 году, да и то не в Петербурге, а в Териоках. Вы бы сюда еще Стеньку Разина на Волге приплели.

– Положим, оно верно… в 1906 году. Да оно и теперь, если правду сказать, не лучше. Вчера вон у студента Будкина обыск делали, две оболочки нашли.

– От бомб?

– От нелегальной литературы.

– А литературу нашли?

– Литературы не нашли. Одни оболочки остались.

– Так неужто из-за каких-то паршивых оболочек, да охрану держать? Сняли бы