Голоса потерянных друзей - Лиза Уингейт Страница 58

— Да… наверное, — эхом отзываюсь я. К горлу подкатывает болезненный ком. В глубине души я жалею, что судья не решился взять на себя ответственность и не предал забвению эту часть истории, кинув книгу в камин. Но умом я понимаю, до чего же это было бы неправильно.　

А Ладжуна увлекает меня все дальше и дальше по дороге, которой я совсем не хочу идти.　

— Видите, тут кое-где не указан отец? Только имя матери и упоминание о рождении ребенка. Это значит, что отец скорее всего был белым.　

— Это тебе тоже судья рассказал?!　

Ладжуна поджимает губы и закатывает глаза:　

— Да уж как-то сама догадалась. Маленькая «м» так и расшифровывается — «мулат». Взять хотя бы вот эту женщину, Митти. Имя отца не указано, но ведь понятно, что он у нее был. И был он…　

Ну все, хватит! Больше я просто не вынесу!　

— Давай лучше положим все это на место.　

Ладжуна хмурится, буравя меня взглядом — удивленным и… разочарованным?　

— Теперь вы говорите точь-в-точь как судья. Мисс Сильва, разве не вы постоянно рассказывали нам об историях? А эта книга… У многих из тех, кто в ней упомянут, других историй и нет. Только в ней сохранились их имена — и больше нигде в целом свете. У них ведь даже именной надгробной плиты — и той нет! Глядите! — она перелистывает страницу назад, и я вижу форзац, раскрытый, точно крылья бабочки. На нем начертана какая-то схема, состоящая из аккуратных прямоугольников с цифрами. — Вот они где все, — говорит Ладжуна, обводя рисунок пальцем. — Вот где похоронены все рабы. И старики, и дети, и младенчики. Прямо тут! — она берет со стола ручку и кладет ее чуть ниже книги. — Вот это — ваш дом. Вы живете бок о бок с их могилами, но ничегошеньки об этих людях не знаете.　

Мне вспоминается милый фруктовый сад у заднего крыльца моего дома.　

— Но ведь тут никакого кладбища нет. Городское разбито вот где, — я кладу пластмассовую скрепку и винтажного вида степлер слева от ручки. — Если ручка — мой дом, то кладбище с этой стороны.　

— Мисс Сильва, — отпрянув от меня, с укором говори Ладжуна, — вы же неплохо подкованы в истории! Кладбище, обустроенное у вашего дома, с аккуратными оградками и маленькими каменными «домиками», на которых выбиты имена, — это кладбище для белых. Завтра, когда я снова приду помогать вам с книгами, я покажу, что на самом деле скрывается за вашим домом. Я туда и сама ходила смотреть, когда судья…　

Напольные часы, стоящие в холле, громко бьют, и мы подпрыгиваем от неожиданности.　

Ладжуна отскакивает от стола, достает из кармана наручные часы с порванным ремешком и ахает:　

— Мне пора! Я же только на минуточку сюда забежала, чтобы взять себе книжку на вечер! — она быстро выхватывает с полки книгу в мягкой обложке и пулей выскакивает за дверь. Гулкое эхо ее шагов разлетается по дому, а ему вторит крик: — Маме сегодня на работу, а мне надо сидеть с детьми!　

Хлопает дверь, и Ладжуна исчезает.　

Исчезает, как потом выясняется, на несколько дней. Не приходит ни в поместье, ни в школу. Точно сквозь землю проваливается.　

Я в одиночку брожу по саду, разбитому за моим домом, придирчиво оглядывая любые неровности на земле, выдираю с корнем траву, если она мне мешает, раскапываю землю на несколько дюймов и обнаруживаю под ней невзрачные каменные плиты коричневого цвета.　

На нескольких еще можно различить едва проступающие очертания букв, но разобрать их невозможно.　

Я зарисовываю расположение плит в блокнот, а потом, вернувшись в госвудскую библиотеку, сравниваю их с пронумерованными прямоугольниками на кладбищенской карте. Совпадений немало — даже с учетом того, что с тех пор утекло немало воды, размывшей и спрятавшей правду. Я нахожу и взрослые могилы, и детские — для младенцев и малышей постарше, похороненных по двое-трое. На девяносто шестом прямоугольнике я останавливаю счет, потому что больше нет никаких сил. Прямо за моим домом, в полном забвении, похоронено целое сообщество людей, целые семьи и поколения. Ладжуна права: кроме рассказов о прошлом, передаваемых родственниками из уст в уста, и этого печального, страшного перечня из госсеттской Библии, у этих несчастных больше ничего нет.　

Напрасно судья спрятал книгу. Теперь я твердо в этом уверена. Остается только решить, что делать дальше, — и вправе ли я вообще в это вмешиваться. Мне не терпится вновь поговорить с Ладжуной, выяснить, что еще она знает, но дни идут, а новой возможности это сделать не появляется.　

В среду я не выдерживаю и отправляюсь ее искать.　

Поиски приводят меня к дому тети Сардж. Я стою перед ним в поношенных, ярко-зеленых сандалиях, которые совершенно не подходят ни к какому из моих нарядов, но зато щадят мой ушибленный большой палец, пострадавший, когда стопка книг в библиотеке поместья Госвуд решила — будто нарочно! — свалиться на меня. За то время, что я пробыла в библиотеке, случилось много всего странного, но я стараюсь особо об этом не задумываться — некогда. Все выходные и три будних вечера после работы я лихорадочно разбираю книги, надеясь успеть сделать как можно больше, пока никто не обнаружил, что мне разрешили сюда приходить. А еще — пока мы вновь не пересеклись с Натаном Госсеттом и он не узнал, какие секреты таит его поместье.　

Горы нестираного белья, непроверенных контрольных и не спланированных уроков всё копятся, и это не считая всего остального. А еще — что пугает, пожалуй, сильнее всего — я почти не успеваю печь овсяное печенье.　

Замена бисквитов на печенье сослужила мне добрую службу еще и в том, что ученики забыли о моем прежнем прозвище и дали мне новое — Лумпа, в честь умпа-лумп, персонажей популярной книги «Чарли и шоколадная фабрика», экземпляр которой попал на наши классные полки благодаря подписке на книгу месяца, когда-то оформленной судьей. После разгоряченных споров в классе мы разработали систему недельных абонементов на книги из нашей новой библиотеки. Сейчас эту книгу взял себе парень по имени Шэд, один из самых смирных моих подопечных, входящих в негласную категорию «деревенщин». Он в классе новенький, а еще принадлежит к печально