Свободный человек - Светлана Юрьевна Богданова Страница 56

В Трехпрудном он выбрал несколько книжек и отправился домой пешком, предвкушая, как вечером ляжет с чашкой чая в кровать и будет читать, читать и читать.

Этим вечером перед ним открылось новое, другое, счастливое царство. В нем обыкновенные люди насыщались бульоном из сена, а аристократы решались изменить свою жизнь после того, как попали на праздник мяса в Италии. «Мягкие, поэтичные»1 итальянцы на этом празднике внезапно делались дикарями, страшно мучили, рвали, щипали, резали, били молодых телят и, лишь причинив максимум страданий животным, умерщвляли их – чтобы тут же зажарить и съесть.

Получить новые силы, получить новую энергию – вот чего жаждало человечество. И если не удавалось добыть все это, используя эфир и электричество, тогда можно было обратиться к древним способам и испить жертвенной крови. Крови четвероногих мучеников.

Книги привели к тому, что Володенька уже не мог заснуть. Он встал и побрел по темной анфиладе комнат на кухню. Кухарка ушла, сестры и брат давно спали. На большом овальном столе в столовой все еще лежали «Скачки»: целый бумажный ипподром, а на нем – уже довольно потрепанные плоские фигурки жокеев, припавших к взмыленным спинам лошадей. Несколько пустых чашек, крошки от давешнего пирога с вишней… Все это было мертво. Как мертвы были куры, отдавшие почки для расстегаев, завернутых в рогожку на темной ночной кухне. Расстегаи пахли так, что у Володеньки потекли слюнки. Но «мягкие, поэтичные итальянцы» заставили его остановиться, когда он протянул руку к блюду, думая перекусить, раз уж все равно ему не заснуть.

«Если бы сейчас со мной была подруга, жена, – мельком подумал он. – Она бы непременно меня успокоила. Иного нельзя было бы и ожидать. Она бы обвила мою шею руками. И уговорила бы меня опять лечь». Он зажег огонь и долго смотрел, как закипает на почти что открытой конфорке старый медный чайник. Перед глазами медленно, рывками, как в кинематографе, крутились на вертелах черно-белые туши животных. На земле стояли гигантские керамические тарелки, раскрашенные на итальянский манер, лимонами и листьями, и на них лежали отрезанные головы с мутными глазами, выражение этих глаз было усталым, но все еще как будто испуганным.

Утром Володенька побежал в университет, ему хотелось, чтобы учебный день поскорее закончился и можно было бы заглянуть в клуб. Ему непременно надо было встретиться с Витей Жаворонковым, совсем еще юным мальчиком, гимназистом, тоже невероятно увлеченным эсперанто. Витя был чрезвычайно деятелен и умен, и Володенька восхищался им, вспоминая, как мало он знал о жизни, когда учился в гимназии.

Единственное, о чем Володеньке теперь хотелось говорить с Жаворонковым, было вегетарианство. Толстой перестал есть животных, побывав на бойне. Паоло Трубецкой – побывав на итальянском празднике мяса. Володенька же – умозрительно представив сцены насилия над животными. Он теперь был вегетарианцем, и ему хотелось, чтобы весь мир узнал об этом.

На удивление, день пролетел быстро, хотя Володенька не раз замечал: чем больше жаждешь ускорения времени, тем медленнее оно течет. Если бы он стал всесильным инженером, если бы смог обуздать время и то поддалось бы ему, сделалось мягким, тягучим, липким, как капля свежего и горячего вишневого варенья, и он заглянул бы и в будущее, и в прошлое, ускорял бы и замедлял течение событий по своему усмотрению, останавливал бы любое мгновение, чтобы пристально его изучить, – каким счастливым и сильным он бы стал…

Витя Жаворонков был настроен по-боевому. Володенька был для него старшим товарищем, пока разницу в возрасте он ощущал слишком сильно, а потому все, о чем они с Володенькой говорили, всегда его вдохновляло и будоражило. Вот и на этот раз он готов был немедленно приступить к книжкам по вегетарианству, но тут же честно признался, что не собирается отказываться от мяса. «Видите ли, это традиционная еда, зачем бы мне нужно было ломать наши вековые устои, – говорил Жаворонков, стараясь нарочно понизить голос, чтобы его слова звучали более взросло. – Достаточно уже и того, что мы изучаем новый язык. И не просто изучаем, а развиваем его, ведь в него, как в любой другой язык, будут приходить неологизмы, и нам следовало бы внимательно заносить все новое в словари, чтобы эсперанто не отставал от нас и нашего времени». Он помолчал, и тут же добавил: – А нам, будущим инженерам, вообще надо поменьше думать о том, чтобы что-то ломать. И побольше – о том, чтобы что-то строить».

Володенька улыбнулся. Вите была свойственна эта занятная риторика. Самому Володе не удавалось по поводу и без повода выдавать сентенции, которые сейчас же можно было бы записать и повесить в рамку на стену.

«Однако в этой идее есть разумное зерно», – возразил Володенька, надеясь еще увлечь своего юного друга. Если бы Жаворонков отказался от поедания плоти, они могли бы вместе отправиться в вегетарианскую столовую, вероятно, там было бы интересное общество. А еще в Москве наверняка есть клубы вегетарианцев, и там ничуть не менее интересно, чем в Обществе эсперантистов… Он убеждал друга, стоя перед ним, слегка склонившись к нему, по привычке, которая бывает у высоких людей, и внезапно ощутил, что на краю его зрения, там, где заканчивается глаз и начинается висок, где пульсация достигает невиданных масштабов и сердце соединяется с разумом, мелькнуло что-то сапфировое, с перламутровым отливом, то ли перо, то ли крылышко заморской бабочки… На этот раз он повернулся и увидел, что к ним, вернее, прямо к нему летит быстрым шагом высокая бледная девушка в синем атласном платье, и сразу понял, что знает ее.

Должно быть, у нее было точно такое же чувство. Встретившись с ним взглядом, она резко остановилась. Жаворонков, наблюдая за Володенькой и за девушкой в синем, усмехнулся. Он слегка отодвинул своего друга локтем и, выйдя вперед, гордясь своей взрослостью и демократизмом Общества эсперантистов, провозгласил: «Позвольте представить, Фаина Яковлевна Южелевская. А это – Владимир Андреевич Оттесен».

«Можно просто Фаина», – улыбнулась она, протягивая руку Володеньке. Он неловко пожал ее и тут же смутился: может быть, надо было поцеловать? Глупости, они же в Обществе эсперантистов, а не в дамском салоне!

«Можно просто Владимир», – промямлил он и опустил глаза.

7

Он так долго шел ко мне – и, наконец пришел. Он настолько близко, что я могу в подробностях разглядеть его суровое лицо, его изогнутые брови. У его сына, моего деда (не