Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна Страница 41

– Слава всевышнему! – воскликнул Пэкстон, когда погасла надпись «Пристегните ремни». Он отстегнулся и вытащил из-под переднего сиденья бумажный пакет. Мара последовала его примеру.

Шагая по терминалу, Мара крепко сжимала грязноватую, потрепанную сумку, где хранились все ее пожитки. Окружающие с любопытством поглядывали на Мару и Пэкстона и тут же отводили глаза, будто боялись заразиться.

Под козырьком возле терминала столпились курильщики, а голос в громкоговорителе сообщал, что курить здесь запрещено.

Мара пожалела, что не сказала отцу, каким рейсом они прилетают.

– Давай такси возьмем, – предложил Пэкстон. – Тебе же зарплату дали, так?

Мара промолчала. Пэкстон, похоже, так до конца и не осознал, насколько скудные у них доходы. С ее зарплатой такая роскошь, как такси из аэропорта до Сиэтла, просто непозволительна. Господи, да она бы душу продала, только бы нарыть денег, чтобы их в этом месяце не вышвырнули из квартиры (нет, не думай об этом, не сейчас). А ведь из всех проживающих в этой квартире постоянная работа есть только у Мары. Лейф толкает траву, а Мышонок побирается. Чем занимается Сабрина, никому даже знать не хотелось, но у нее единственной, судя по всему, водились деньги. Пэкстону постоянная работа не давала писать стихи, а его поэзия – это их будущее.

Когда-нибудь, когда его книги начнут продаваться, они разбогатеют.

Разумнее было бы отказаться от такси, однако в последнее время Пэкстон сделался чересчур раздражительным. Стихи не продавались, и суровая реальность его тревожила. Маре приходилось постоянно убеждать его, что он талантлив.

– Ладно, – согласилась она.

– К тому же папочка скоро отстегнет тебе бабла.

Если ему хочется, чтобы они порвали с ее семьей, то зачем брать у них деньги?

Они уселись в такси, Мара назвала водителю больницу и прижалась к Пэксу, он обнял ее за плечи. Достал потрепанный экземпляр «Хребтов безумия» Лавкрафта и погрузился в чтение.

Спустя двадцать пять минут такси наконец затормозило возле больницы.

С неба капал ленивый и непостоянный сентябрьский дождь, который внезапно начинается и так же внезапно исчезает.

Перед ними под серым небом распластался спрут – здание больницы.

Они вошли в залитый светом вестибюль, и Мара замерла. Сколько же раз она здесь побывала?

Не сосчитать. И ни одно ее посещение радости так и не принесло.

Посиди со мной во время химиотерапии, солнышко. Расскажи о Тайлере…

– Тебе вовсе не обязательно туда идти, – раздраженно сказал Пэкстон, – это твоя жизнь, не их.

Она потянулась к нему, но он отдернул руку. Дает понять, что он тут против своей воли, поняла Мара.

На четвертом этаже они вышли из лифта и направились к приемной отделения интенсивной терапии. Как же хорошо Мара успела изучить это выдержанное в бежевых тонах помещение…

Она увидела отца и бабушку. Подняв голову, отец тоже заметил Мару, и она замедлила шаг. В его присутствии она чувствовала себя слабой и одновременно непокорной.

Отец медленно встал. Бабушка тоже поднялась с кресла и нахмурилась – не иначе, ей не понравились розовые волосы Мары и толстый слой косметики у нее на лице.

Мара заставила себя не сбавлять шаг. С отцом они не встречались уже давно, и она не ожидала увидеть его таким постаревшим.

Бабушка Марджи заспешила навстречу, крепко обняла ее.

– Домой не всегда радостно возвращаться. Но ты молодец. – Бабушка отстранилась и сквозь слезы посмотрела на Мару.

За время разлуки она очень похудела. Казалось, еще немного – и ее ветром сдует.

– Дедушка дома, с твоими братьями сидит. Привет тебе передавал.

Ее братья. При мысли о них к горлу подступили слезы. Мара и не думала, что так скучает по близнецам.

На ее памяти седины у отца было мало, а сейчас совсем седой, лицо заросло щетиной. И одет как престарелая рок-звезда – футболка с Van Halen[6] и потертые джинсы.

Он неловко обнял ее и отступил. Мара знала, что они оба сейчас вспомнили их последнюю встречу. Она, отец, Талли и Пэкстон.

– Я совсем ненадолго, – сказала Мара. – У тебя что-то еще важное?

– Естественно. Осуждение, – лениво процедил Пэкстон.

Отец не смотрел на Пэкса, словно если на Пэкса не смотреть, тот исчезнет.

– Я не хочу начинать все заново. Ты приехала увидеться с крестной. Не передумала?

– Нет.

Пэкстон у нее за спиной выразительно хмыкнул. Сколько раз напоминал он ей, что семье она нужна только в качестве послушной девочки Мары, которая делает ровно то, чего от нее ожидают, и смотрит туда, куда ей скажут? И разве тогда, в декабре, отец не доказал, что Пэкстон прав? «Это не любовь, – говорил Пэкс, – тебя настоящую они не любят, а какой смысл в другой любви? Только я люблю тебя такой, какая ты есть».

– Пойдем, – сказал отец, – отведу тебя к ней.

Мара обернулась к Пэкстону:

– А ты…

Он покачал головой. Разумеется, он не пойдет. Любое притворство ему претит. Он не станет делать вид, будто Талли ему небезразлична. Хотя Маре сейчас поддержка не помешала бы.

Мара с отцом зашагали по коридору. Вокруг были люди – медсестры, врачи, санитары, посетители, и говорили все они вполголоса. Эти приглушенные беседы точно усугубляли молчание Мары и ее отца.

Возле застекленной стены отделения интенсивной терапии отец остановился.

– Состояние у нее тяжелое. Так что подготовься.

– Подготовиться ко всему дерьму, что жизнь тебе подсунет, невозможно.

– Похоже, очередная мудрость от Пэкстона Конрата.

– Папа…

Отец поднял руку:

– Прости. Но подготовиться нужно. Выглядит она не очень. Врачи понизили температуру тела и ввели ее в искусственную кому. Они надеются, что так отек мозга уменьшится. Для этого же ей установили шунт. Голова у нее обрита, тело перебинтовано, так что будь готова. Врачи считают, что, возможно, она нас слышит. Твоя бабушка сегодня два часа с ней разговаривала – все вспоминала те времена, когда Талли и твоя мама были девчонками.

Мара кивнула и шагнула к двери.

– Дочь?

Она замерла.

– Прости за то, что в декабре случилось.

В глазах отца Мара увидела раскаяние и такую любовь, что пробормотала:

– Ладно, бывает.

Сейчас думать еще и о нем – о них – у нее не было сил. Мара развернулась, открыла дверь в палату и вошла.

Стук двери перенес ее в прошлое. Она, снова шестнадцатилетняя, входит в палату матери.

Иди сюда, малышка моя. Не бойся, я не сломаюсь. Возьми меня за руку.

Мара стряхнула воспоминания и подошла к кровати. В идеально вылизанной компактной палате пищала, жужжала и шипела аппаратура. Мара смотрела