Избранное - Петер Вереш Страница 4

Но и там эта ирония неразлучна с уверенной, спокойной доброжелательностью ответственного члена общества, который дальновидно и бережно, по-хозяйски взвешивает возможности бытия, трагически неполного раньше («Разборчивая девушка»), а ныне могущего вкусить что-то и от добытых социальных благ. С какой вдумчивой теплотой написан, например, рассказ «Маленькая осенняя буря» — о патриархах нового села, которое живет уже по законам душевной щедрости, наследуя и умножая нравственный капитал Яни Балога, Юльчи и Боры. Доброе, мудрое внимание сквозит меж его строк к стареющим людям, которые строили наше настоящее и до сих пор хотят быть полезными, остаются деятельными и любящими.

Словом, лиричность Вереша, интонационный ее строй насыщались социалистически зрелым интеллектом. И дотошная его обстоятельность подчинялась активно-ответственному лирическому мироощущению, всенародным гуманистическим перспективам: становилась дотошностью нравственно-психологической. Не «науку» рытья или других производственных процессов преподносит уже Вереш, а все многогранней познаваемую науку человеческого общежития.

Всегдашняя его пристальная наблюдательность приходится поэтому очень кстати при изображении деревни и новой, и опять старой, где царят стократ чуждые социалистическому взгляду, но тем тщательней обнажаемые законы не альтруизма, а воровства. Воруют даже «из брюха» помещичьей коровы, если отелилась парой («Не урвешь — не проживешь»). Одного-то, бычка, тогда почти безнаказанно можно украсть и съесть: кто дознается. Остерегаться только надо, как бы дыма от костра не заметили или проклятый этот Тёрёк не учуял, что пахнет жареным. Значит, лучше сварить, но не рано утром: летом это вещь необычная, а во время завтрака, будто простую затируху готовишь…

Из этих детальных разъяснений, этого «потока сознания», сомнений, колебаний, соблазнов, опасливых расчетов простого пастуха и рождается рассказ, целая главка его, которая вводит в гущу тогдашней деревенской жизни, во все ее мелочи, аналитически, изнутри показывая хитрые ее потайные пружинки. Скрытые правила убогого, мало сказать, нищего, а прямо-таки полуказарменного батрацкого существования в той малой вселенной, которая звалась имением, поместьем или пуштой и где такой пастух, овчар был мельчайшим из мельчайших тел: не астероидом даже, как Тёрёк, а метеоритом, песчинкой. Только что песчинкой живой и изловчавшейся жить, несмотря на всю совершенно неживую, оголенно математическую и отнюдь не «небесную», а тиранически-обыденную механику этой вселенной: механику наказания — хищения.

Нить любопытного сходства-различия протягивается между этим рассказом и появившейся за тридцать лет до него известной поэмой Дюлы Ийеша «Слово о героях». Тот писал о таком же батрацком воровстве, но в шутливо-озорном стиле, взрывая идиллию, непринужденно переиначивая само понятие героизма. Обокрасть настоящего грабителя, помещика, было ведь тогда поистине гражданской добродетелью!.. Для Вереша это — лишь неизбежное зло, которое он не воспевает и не прощает, а только досконально расследует, понимает.

В этой своеобразной смене интонаций сказалась разница не просто жанров или творческих натур, а целых эпох. Новая мораль, другие интересы чувствуются здесь — заботы не мятежников уже, а воспитателей. Она ведь очень живуча, эта досоциалистическая психология, жажда урвать! Не просто прежние ее носители еще живы (тот же Варга). В само общественное сознание она въелась, даже в подсознание — изгнать ее оттуда можно, опять же только до корней познав, осознав. Вот почему рассказы Вереша, воссоздающие эту психологию в ее изначальной исторической среде, до сих пор поучительно-современны.

Человек, характер и среда, которая его создает, в том числе человека будущего, и он, этот Человек, в свой черед пересоздающий, очеловечивающий ее (как и сам писатель, первейший и безусловнейший положительный герой литературы)… Единство частного и общего, личности и мира — эта живая основа не только реализма, но и всякой эпичности — у Вереша теперь богаче и естественней, чем в «Трех поколениях», где план передний, личный, смыкался с задним, социальным, больше в сценах остроконфликтных, а в остальном не очень мог вместить все человеческое содержание исторических перемен.

Новых, подобных трилогии крупномасштабных романов Вереш, правда, уже не написал. Но творчество его — в смысле единства судеб индивидуальных и народных — продолжало сохранять некую эпическую целостность. Действие отдельных произведений, даже рассказов, складывалось в «биографически» и вместе социально увиденную, художественно осмысляемую полувековую эволюцию венгерского крестьянства.

Недаром столь ревниво старался сохранить Вереш многих прежних своих героев, от рассказа к рассказу, от повести к повести только дорисовывая их и углубляя, показывая в разные моменты жизни, в разном окружении и с разных психологических сторон. Так художник, охватив в уме и набросав на полотне общие контуры гигантской композиции, вновь и вновь возвращается к ней, прорабатывая фон, меняя поворот фигур, там и сям поправляя его, довершая.

И по мере знакомства с этим трудом жизни перед нашим взором тоже не вдруг приоткрывается глубокий смысл картины, ее динамика и экспрессия: непростая, неприметная красота того пути в Люди с большой буквы, в который выходят обыкновенные люди крестьянского труда. Все взвесив, не семь, а раз двенадцать отмерив, они, кто раньше, кто позже, наконец «отрезают»: вступают в новую жизнь, в свое человеческое будущее, в справедливый мир, где даже лошадь и собаку прибить будет нельзя («Лаци», «Пастух и его пули»).

Не слишком ли торжественно — и универсально? «Новая жизнь», «будущее», «Люди с большой буквы»… Но задумаемся еще раз: что, в самом деле, такое — этот клочок земли, который бесконечно долго манил крестьянина и неизменно оставался в центре внимания Вереша? Фантом невозвратных времен? Только лихорадочная греза, — малая и шаткая, но все же опора собственнического воображения, готового пожрать весь мир?.. Или также мостик родства, волшебная нить и калитка, связующие с вечностью, с природой, которая поддерживает нас, обновляет и укрепляет в трудовом нашем ритме и биологическом естестве, не давая сгинуть, исчахнуть, испортиться нравственно и душевно? И, значит, одновременно — окно в это самое универсальное, коммунистическое будущее, когда (чудо из чудес!) клочок природы перестанет быть собственностью, перейдет в собственность человеческого рода и въявь откроется надежда на счастье для всех, на всей земле?..

Трудом объединяющая нас любовь к земле — что это, исконно крестьянское только? А может, впрямь проглядывает тут и нечто общечеловеческое? Оно-то и заставляло иных «народных писателей» фетишизировать крестьянские формы жизни, прятать голову под крыло «мадьярских» добродетелей, но, освобождаемое от корыстных наслоений и патриархально-националистических иллюзий, предстает в истории, литературе в лучших своих нравственных проявлениях, в виде естественного и требовательного тяготения к гармонии с природой и между людьми.

«По платью встречают, по уму провожают»… Петера Вереша, бывшего батрака и крестьянского писателя, глубоко уважали и уважают в народной Венгрии за высокое содержание творчества, за светлую коллективистскую, коммунистическую перспективу и мечту.

О. Россиянов

Рассказы

Детский гнев

Я был тогда ребенком — примерно в том возрасте, когда начинаешь