Человек обитаемый - Франк Буис Страница 36

— Иногда мне кажется, что я тоже мог бы рассказать историю своей семьи. Поверьте, там хватит на огроменный роман.

— Не сомневаюсь.

Мэр покачал головой.

— Только терпения не хватает. Может, вы…

— Я писатель, а не биограф.

— Понятия не имел, что есть такая большая разница.

Гарри все еще стоял напротив мэра. По кофеварке побежала капелька. Она с шипением исчезла, соприкоснувшись с нагретой подставкой.

— Ну что, как продвигается? — спросил мэр.

— Что именно?

— Ваше… обустройство.

— Думаю, неплохо.

Мэр повертел чашку в руках и дважды стукнул ею о столешницу.

— А вы все еще слышите те странные звуки?

— Нет.

— Скорее всего, это у вас в голове.

— Наверное.

Мэр повернулся к южной стене.

— А туда вы уже ходили?

— Последовал вашему совету.

— Разве я вам что-то советовал?

— Остерегаться.

— Ах да, остерегаться. — Мэр убрал правую руку от чашки и нажал указательным пальцем на стол, словно показывал место на карте. — Когда приезжаешь из города, нужно понимать, что опасность таится везде, особенно зимой. Вы здесь один, я бы не хотел, чтобы с вами случилась беда.

— У меня есть компания.

— Какая компания?

— Пес.

— Городская собака вам ничем не поможет, — иронично заметил мэр.

— Он не мой. Бродячий, прибился ко мне.

— Не припомню, как он выглядит?

— Он где-то бегает. Черный почти полностью, с белым пятном на шее.

Мэр изменился в лице и поднес пустую чашку к губам.

— Бывают случаи заражения бешенством, вы должны…

— Остерегаться, да, я знаю.

Мэр показал на кофеварку.

— Хороший кофе. Еще остался?

Гарри налил гостю кофе. Тот сделал глоток и прищелкнул языком.

— Может, и не настолько хорош, как кофе из бакалеи. — Он выдержал паузу, посмотрел на чашку и добавил: — Она вас заинтересовала?

— Может, мне и ее нужно остерегаться?

— Если у нее мало клиентов, так это потому, что она продает кое-что подороже в других местах.

— Сплетни меня не интересуют.

Мэр не смутился и явно решил довести свою мысль до конца:

— Она не очень разборчива в связях и не беспокоится об ущербе, который может нанести. Я говорю это ради вашего блага, тут нет моего интереса. В тихом омуте… Если сунетесь туда, будет уже поздно.

— Это все?

— Вам стоит узнать еще кое-что о ней…

— Я не хочу ничего знать. Попрошу вас уйти, меня ждет работа.

— Работа, да, конечно. — Мэр надел кепку и одним махом выпил кофе. — Меня тоже ждет работа. Спасибо за угощение.

Широко шагая, он вышел из дома. Перед тем как сесть в машину, постучал носком по шине. Затем зарычал мотор, и колеса заскользили, оставляя борозды в снегу. Гарри еще постоял на пороге, прислушиваясь к шуму удаляющейся машины. Пес вернулся, вынырнув из тумана, и подбежал к Гарри. Подняв уши, он осмотрел двор, и северный ветер тормошил шерсть на спине.

Калеб

Через открытое на кухне окно слышался лай, но какой-то другой собаки. Кузнечики стрекотали в поле, на деревьях щебетали птицы.

Она медленно шла по комнате, мягко оглаживая пальцем вещи из дерева, глины, фаянса или металла, и от этого прикосновения они превращались в нечто большее, чем неодушевленные предметы, она словно лакировала их поверхность, фиксируя идущую от них тоску об ушедшем времени — источник будущих рассказов.

Калебу следовало прогнать ее, пока не поздно. Но он этого не сделал. Он старался как мог не замечать очевидное. У него слишком много вопросов, которые он не посмеет задать. Он не двигался и по-прежнему стоял, прислонившись спиной к закрытой двери. Каждое движение девушки пригвождало его еще сильнее к этой двери, которую не следовало открывать и уж тем более закрывать.

Она ничего не говорила, а просто улыбалась вещам, к которым прикасалась, избегая взгляда Калеба. Тот смотрел на нее, сквозь нее, отводил глаза, но в итоге выучил все черты наизусть.

Он не знал, но какой дорожке она добралась сюда. Он не знал, как они оказались в комнате, на кровати с натянутой простыней, расшитой инициалами, причем не его, а матери. Он не знал, кто нарисовал это нагое тело, к которому он прикасался голой кожей. Он больше ничего не знал. Но все понял, и она тоже.

С мгновение Калеб думал, что это просто сон, но быстро вернулся к реальности, рассматривая освященную телами постель. Он вспомнил тишину, надолго повисшую после совершенного ими таинства, тишину, наполненную откровением и болью познания. Когда два тела откликаются друг другу, выходя за пределы телесного, — как можно делать вид, что Небеса — лишь пустота? Калеб все помнил, а особенно слова, которых они не произносили, и дверь, которую он не закрыл.

«Я ведь тебя предупреждала, простофиля. Теперь слишком поздно, теперь ты в долгу перед самим собой. Судя по лицу, ты не готов отказаться от нее. Пожалуйста, порадуй меня и выстирай белье, может, хоть это немного удлинит цепь, которую она надела тебе на шею».

Гарри

Редкие люди, с которыми Гарри сталкивался в деревне, пялились на него, словно на дикого зверя. Теперь все были в курсе его профессии, если писательство — это профессия, в чем Гарри всегда сомневался. Он не мог удержаться и представил, что о нем болтают другие. О том, как он сидит на морозе с пространным видом и пьет кофе как ни в чем не бывало, будто это нормально: быть здесь и не быть одновременно. Что касается мэра, Гарри не удавалось понять, раскусить его истинные мотивы, кроме желания отвадить от Софии, настроить против загадочного соседа, да и всей деревни в целом. У Симона Арто все схвачено, он привык руководить — наверное, именно поэтому его и избрали. Может, он ищет выгоду в новоприобретенном гражданине. «Мой бедный Гарри, перестань выдумывать, будто кому-то интересно твое положение, здесь ты не центр мира, забудь окончательно о своей гордыне».

Гарри держался на приличном расстоянии от большинства людей. Он продолжал погружаться в атмосферу» дышать ею. Появилось желание писать, однако он no-прежмему ждал сильной эмоции, необходимой, чтобы перейти к делу. Деревня завораживала его. Главное — не пытаться приладить ее к своей собственной реальности. Гарри должен сам приспособиться к новому миру, позволить образам воплотиться, подобрать слова к знакам и символам, объяснить их по-своему, взглядом со стороны, чтобы этот крошечный мирок превратился в большой, всеобщий мир. «Писать — значит постоянно прислушиваться к себе». Когда-то отец