Норковая шуба. Сборник рассказов - Соня Дивицкая Страница 34

Народ в городке был простой, во многом даже грубый. В оттенках разницы никто не замечал, про оливковый цвет отродясь никто не слышал, поэтому все магазины, новые дома и главные фасады на центральных улицах были выкрашены бескомпромиссно. Если розовый – обязательно как свекла, если синий – то чтоб под цвет родного флага.

Один счастливый человек построил желтый дом и крышу тоже сделал желтую. Получился двухэтажный цыпленок. Он стоял на въезде, в чистом поле, а рядом доживали век старые деревенские завалюшки.

Каждый день по дороге на завод и обратно Андрей проезжал этот дом. Два раза в день проскакивал мимо желтка и не замечал его цыплячью яркость. Шестьдесят километров до промзоны он проходил автоматически, за рулем просыпался, и весь день рубил железные трубы как автомат.

С утра привозили металлолом. Поставщиков было несколько, но звали всех почти одинаково: Вася-лом, Миша-лом, Женя-лом. Ломовики выгружались, протягивали руку поздороваться. Они первыми заметили, как поменялась хватка. Ладонь у Андрея стала крепкой и жесткой.

– Ого! – они удивлялись. – Как ты здесь подкачался.

Еще бы он не подкачался! У него была норма – восемьдесят тонн в месяц. Через полгода после таких тренировок Андрей превратился в кусок железа. Мышцы твердые, кожа в натяг – и никаких лирических отступлений. Эту женщину свою, из-за которой все случилось, он еще не забыл, но думать о ней перестал. Женщина и вправду была. Все ее ждали, все предполагали ее появление, вот она и появилась. Андрей, отец Андрей, встретил красавицу в храме.

Начиналась первая неделя Великого Поста, в своей проповеди Андрей как раз сказал об этом, об искушении он говорил.

Проповеди, этот финальный аккорд службы, ему давались нелегко. Всему научился, а двух минут в прямом эфире боялся долго. Первое время он писал свою речь на бумажке, дома, заранее, и учил наизусть. Жену просил, когда она еще могла ему помочь: «Послушай, Наташа! Я тебя умоляю, послушай!» – «Отстань от меня! Не хочу я слушать твои проповеди!» – жена закрывалась, а он стучался к ней в дверь: «Нет, послушай, мне же людям нужно говорить!»

Да, в первые годы это было слушать невозможно. Народ разбегался к церковным ларькам. Все любили речи отца Василия. Он умел говорить со своим приходом на понятном языке. Андрей за ним записывал, потом смотрел конспект, и ничего не мог понять.

«Встал я нонеча рано. Из дома вышел ищь прохладно было. Иду. В храм, – отец Василий почти каждую свою проповедь начинал с того, как он идет в храм. – Смотрю – сидят». Кто сидит, где сидит, поначалу было неясно, но тон и паузы были такими интригующими, что люди затихали, как дети, которым рассказывают сказку. И оказывалось, что сидели на лавочке у городского сада девки молодые, загулявшие после дискотеки. Кто-то из прихожан вжимал голову в плечи, подозревая, а не его ли дочка там была, на лавочке. В таких простых наглядных декорациях Василий раскручивал свою пастырскую мысль.

«Смотрю – курят! И ведь, небось, пьяные? А молодые-то! Ищь, школьницы! Откуда у них деньги на сигареты? У матери украли? А мож, любовники им дали? И вот иду я мимо них и думаю…» – тут он менял выражение лица с растерянного простецкого на серьезное отцовское, и голос повышал: – А мож, она и нужна нам? Эта ювенальная юстиция? Мож, так оно и лучше будет? Чтоб забрали от матери – и в колонию!»

Вот вам готово за одну минуту и слово пастыря, и политинформация. Епархия рекомендует темы, отец Василий быстро переводит все на русский, а народ, в тяжелых пальтушках, в сырых дерматиновых сапогах, с открытым ртом стоит и слушает. Про ювенальную юстицию, про номер сатаны, он же ИНН, про поголовное чипирование, которое ждет нас в скором будущем, про секты… Да что вы! Каждая бабка в приходе знала, что такое экуменизм.

И Андрей научился. На пятом году служения он понял, как нужно говорить с людьми. Теперь его тоже слушали и раньше времени из храма на базар не убегали.

«Что такое пост? – он тогда сказал. – Все понимают? Простое военное слово. Я вам расскажу, что оно означает в армии. Это когда часовой не спит со всеми, а стоит на своем посту, следит, чтобы враг не застиг врасплох. Духовный пост то же самое. Мы с вами все солдаты, мы все часовые, мы должны стоять на посту своих страстей. Нам всем будут посланы искушения. Будем молиться. Попросим Господа дать нам сил, чтобы мы смогли устоять».

Вот это был его шедевр. Редактор православной газеты напечатал эту проповедь, только понаставил везде восклицательных знаков «Господи!!! Дай нам сил, чтобы устоять!!!» В очках, с бородкой, с крупными зубами, этот редактор был похож на старого сатира, он любил иногда вставить немножко от себя.

Андрей потом смеялся над своими же словами. «Мы все часовые! На посту своих страстей!» Когда он это говорил, она уже стояла в храме. В крайнем пределе, у входа, за белой квадратной колонной, у новой иконы Дмитрия Донского. Он только подумал про искушение, а женщина пришла, в зеленой косынке, под горлышко завязанной. Когда он проходил с кадилом, все стояли поклонившись, только она подняла глаза и улыбнулась. Одноклассница, в маленьком городке за женщинами далеко ходить не надо, он ее узнал.

Когда закончилась служба, она задержалась у церковного прилавка. В храме продавали много книг, она выбирала что-то детское, с картинками. Хотела поздороваться с отцом Андреем, но не вышло. Дети из воскресной школы его обступили, наставница, полная дама, увешанная четками, попросила его:

– Батюшка, помогите, пожалуйста! Дети хотят на колокольню, – и засмеялась кокетливо: – Ах! Я туда уже не доберусь!

Кому ж еще бегать сто метровку по винтовой лестнице? Андрей повел. Кто-то из детишек наступил ему сзади на рясу, он подтянул ее и быстро засверкал кроссовками.

С колокольни видно весь город. Старинные дома остались почти такими же, как сто лет назад, только рекламные вывески и яркая побелка уродовали их как неудачный макияж. Справа от храма был стадион, впереди большая площадь, на ней мэрия и памятник Ленину. Ленина никто сносить не собирался, в провинции тяжело расставались со старыми вещами. Парк городской тоже было видно, и высокую арку над его воротами. И даже речку, и второй храм у речки, маленький, старинный. А за ним сразу кладбище, с тех времен еще, случайно уцелевшее. На нем давно не хоронили, но по весне на некоторых могилах появлялись цветочки.

Рядом с парком стоял особняк, оранжевый, с толстыми коровястыми колоннами – музей. Там Андрей еще школьником видел старые фото своего города, и оказывается, на этом крошечном пятаке земли до революции стояло пять храмов. Плюс два монастыря за городом. Там, где теперь мэрия, был собор. На площади еще один. В городском парке, где танцплощадка, тоже была церковь. И там, где сейчас длинное серое здание с вывеской «Дом быта «Пролетарский», тоже был храм. Из пяти остался только один, самый маленький, у речки. Но теперь есть новый собор на старом законном месте.

Андрей посмотрел вниз, на площадке у храма, еще не устроенной, заставленной бетонными блоками и лесами, показалась зеленая косынка. Показалась и быстро села в машину, спряталась от цыганских детей. На паперти крутился целый табор, отец Василий что-то говорил цыганкам и показывал рукой в сторону рынка.

На высоте был сильный ветер, зимний ветрюган, наглый. Андрей детей предупредил:

– Ребята, держим шапочки.

– Батюшка! – они его просили, – отец Андрей! Можно мне позвонить?

Он дал одному мальчишке веревку от большого колокола, и ребенок ударил – бом-бом…

4. Искушение

Искушение – он так эту встречу называл. А она ему говорила, «нет, не искушение, это подарок». И у обоих было предчувствие.

Андрей волновался, когда говорил свою проповедь, потому что о себе говорил: искушение будет, он не сомневался. А она вообще жила в Москве, и в этот город приезжала редко, на пару