Другой мужчина и другие романы и рассказы - Бернхард Шлинк Страница 32

самой, с ее галереей в Гамбурге и двумя филиалами в Лейпциге и Брюсселе, дел выше головы, а кроме того, она не из тех женщин, которым постоянно нужно, чтобы рядом был мужчина. И разве не достаточно того, что брак Ютты и Томаса превратился в пустую оболочку, сохраняемую ради бюро и детей, в то время как свою настоящую жизнь он проживает с ней? И проводит с ней каждую свободную минуту? Он начал делить отпуск. После недели катания на лыжах с Юттой и детьми он на неделю летел из Мюнхена во Флориду, где у Вероники была квартира. Летом он совершал десятидневный велопробег с обоими сыновьями, после чего две недели пешком путешествовал с Вероникой по Пелопоннесу. Рождество, сочельник и первый день праздников он проводил дома, а все последующие дни до Нового года – в Гамбурге. Вероника в своей просторной квартире устроила ему ателье, и он рисовал. Его семья с пониманием отнеслась к тому, что он вернулся к живописи, и никто не спрашивал – куда он к ней вернулся.

Так незаметно – весна, лето, осень, зима – пролетел год. Пятнадцатого января, в годовщину вернисажа, Вероника открыла вторую выставку его картин. И на следующее утро он снова ехал на поезде в Берлин, уже не такой утомленный, как год назад, и уже не такой счастливый. Но счастлив-то он был. Хотя и не считал свою двойную жизнь правильной. Ну нельзя же так жить. Ну нельзя же так поступать с женщинами. Ну нельзя же быть таким отцом своим детям – на полставке и вечно на низком старте. А что он будет делать, если и у Вероники родится ребенок? Она ему ничего не сказала, но он заметил, что она перестала предохраняться. Он твердо решил поговорить с Юттой. Но дома все было как всегда, и он не видел причин теперь, именно теперь говорить о разводе и разъезде. Когда они вечером ужинали за круглым столом, он понял, что не хочет терять семью. Вот его сыновья, немного несобранные, но славные ребята, непосредственные и готовые помочь, дочь, его светлый ангел, и Ютта, сердечная, великодушная, деловитая и по-прежнему привлекательная – он любит их. Почему он должен от них отказаться?

В этот второй год Вероника родила дочь. Он присутствовал при родах, навещал ее, когда пускали, ждал и, заполняя время, рисовал в ее квартире, пока не смог наконец забрать ее и Клару из роддома. Он не был в Берлине две недели, и по прошествии этого времени квартира в Гамбурге стала для него домом. Его вторым домом. Но уже не было так, что в Берлине он дома, а там – живет с другой.

Все становилось напряженнее. Вероника нуждалась в нем. По отношению к нему у нее появился раздражительный, насильственно сдерживаемый тон, который его бесил; она обращалась с ним как с каким-то не совсем равнодушным, но недостаточно надежным и в конечном счете эгоистичным свидетелем происходящего, что он воспринимал как оскорбление.

– Я не знаю, как мне со всем этим справиться, – закричала она ему однажды, – и я не в состоянии еще доказывать, что со мной все легче и эстетичнее, чем с твоей женой.

Потом она заплакала:

– Со мной сейчас тяжело, я знаю. Так бы не было, если бы мы наконец были по-настоящему вместе. Я тебя никогда не торопила, а теперь – тороплю. Ради меня и ради нашей дочери. В первые годы ты ей особенно нужен. У твоих берлинских детей эти первые годы давно уже прошли.

А в берлинском доме наседала Ютта. Они не переставали спать друг с другом, а в месяцы до и после рождения Клары Томас снова был полон желания и страсти, как в прежние времена. И когда они лежали рядом, опустошенные и удовлетворенные, Ютта развивала нью-йоркский проект. Не хочет ли он сам построить мост через Гудзон? Раз в жизни самому поруководить строительством моста? И на эти два-три года строительства моста не переселиться ли им всем в Нью-Йорк? Отправить там детей в школу? Въехать в одну из тех красивых квартир рядом с парком, которые они видели в их последней поездке? Все это Ютта развивала без нажима. Но его двудомное существование ей надоело, и она вела к тому, чтобы оно закончилось. Он это понимал, и его это напрягало.

Осенью ему все это стало уже невмоготу. И он с одним другом школьных и студенческих лет сорвался в многодневный пеший поход в Вогезы. Пестрела листва, солнце еще пригревало, и земля после прошедших дождливых недель источала тяжелый пряный дух. Их маршрут пролегал по горам на старой франко-германской границе. К вечеру они находили какую-нибудь сельскую гостиницу или спускались в деревню. На второй вечер они встретили в гостинице двух девушек-студенток из Германии, одна изучала историю искусств, другая – стоматологию. На третий вечер случай свел их снова. Общение получилось веселым, шумливым, необременительным, и то, что в конце он с медичкой оказался в комнате девушек, после того как его друг увел историчку искусств в комнату, которую он и Томас сняли на двоих, – вышло само собой. Хельга была блондинкой, в ней не было ничего от той нервической тонкости, элегантности и энергии, которые были свойственны и Ютте, и Веронике, но ее щедрое тело и ее безоблачная уверенность в том, что он доставит радость ей и она – ему, были так женственны и так заманчивы, что все его напряги, заботы и решения показались ему ничтожными.

На другой день поход продолжили вчетвером. А к концу следующего дня, когда девушкам уже нужно было возвращаться домой в Кассель, выяснилось, что на зимний семестр они переезжают в Берлин. Хельга дала ему свой адрес. «Нарисуешься?» Он кивнул. И в ноябре, когда все навалилось уже невыносимо, и он уже не мог больше слышать эти предложения Ютты и упреки Вероники и терпеть сладковатый детский запах в Гамбурге и пубертатный шум сыновей в Берлине, и было слишком много работы в бюро, и оставалось слишком мало времени для ателье, и он уже с трудом все это выдерживал и уже не мог выдержать, он позвонил Хельге.

Когда уже от нее он дважды позвонил и дважды сказал, что ему срочно нужно в Лейпциг, она, смеясь, спросила:

– У тебя что, две жены?

4

Без Хельги он бы эту зиму не осилил. Она не много спрашивала и вообще говорила не много, была красивой, была податливой, радовалась ему в постели –