Не про заек - Галина Хериссон Страница 32

Сегодня вышло особенно неудачно. Я размазала краску тряпкой,

Нарочно стирая черты и положенные на прошлой неделе слои. О ужас!

Накрыла картину мягким серым покрывалом. Она слишком красива.

Когда-то давно, ещё в старших классах, они были вместе. С Седриком.»

Седрик

«Напоминал он мне чем-то Пушкина. Наверное, маленьким ростом и вьющимися волосами. И стихи писал, а как же!

Была в нём какая-то “приземлённая духовность”. Французы такого склада все были здесь замесом Эпикура, Декарта и Далай-ламы...

Волосы у него были — каштан, и густые брови, и глаза цвета “испорченного зелёного винограда”. Он был красивый, но какой-то маленький. И смахивал на ботаника. Хотя ботаником он не был, а скорей garçon nature. Привязан к родной природе...

Но не хватало мне в нём какой-то искры, чтоб зажечься...»

103

Галина Хериссон

* * *

«Так вот мы сидели и молчали. Устала.

Как-то взялась привычка сидеть и молчать. Вдвоём. А может, он не находит в этом ничего поэтического? И в моём платке, обёрнутом вокруг головы, как тогда в “Ля Карросе”...

А, наверное, это страшно, когда не умеешь просить прощения. Вроде бы и не за что. Отчего же просить? Порой вскрикнешь и забудешь, а ведь другой-то обижен. А всё оттого, что другой! Как жить-то вместе?

В стекле отражался соседний дом. Отражение подрагивало от ветра. На полу катались перья от разрушенного гнезда. Даже ещё пятно на полу осталось от мёртвого птенца. Когда мы пришли сегодня, у него уже животик вспух. И ничем не пахло. Но Седрик потерял обоняние лет десять назад и не различал ни запахов, ни вкусов. Ни спелых розовых маков, ни помидорных листьев, ни земляники, давшей в этом, первом нашем году, несколько ягод красных, кисленьких...

Ещё ему не снились сны. Он их не помнил совсем. Он не любил кино. Засыпал. Он играл в покер по интернету, как только приходил от родителей из кабинета, где они занимались диагностикой недвижимости.

Я гладила его по волосам. Но у нас ничего не получалось вместе... Я любила уходить к купальне. Встречаться с самой собой.»

Ностальгия

«Эх, до того хорошо у старой купальни! Красиво. Спокойно. Вода журчит, вытекая из маленького окошка в стене: белого, но уже и не белого, а розового

104

НЕ ПРО ЗАЕК

и покрытого временем камня. В открытую дверцу видны ступени, замшелые, поросшие хвощом и травой с цветами, которых я не знаю. В средине, в самом бассейне, вода стоит и уже зацвела. И чем мутнее, зеленее вода, тем лучше в ней видны и перила, и углубление в стене, и столбы, изрезанные трещинами и уже не раз чиненные. Вода заворожена полукругом из камня, а дальше, по маленькому жёлобу направлена в нишу. Там она собирается в лужицу, чистую-чистую, прозрачную, как слеза. Камушки в ней разноцветные: рыжие, синие, чёрные. Букашки в ней путешествуют своими дорогами, и ящерицы присели, облепили два камня побольше, золотистых, прогретых за день солнцем. И тихо-тихо.

А потом птицы, стрекозы и цикады начинают свои вечерние песни.

Вот бы пройти тут хороводом с подругами, затянуть на три голоса... Ан нет. И сижу, и смотрю. Как солнце гладит стену и отдаёт потихоньку на откуп звёздной, колючей ночи. Вот какая я в сарафане сижу русская-народная! И самой и смешно, и грустно.»

Про искусство

«Кстати, и постриглась ещё раз. Чёрное каре уже совсем отросло и торчали корни. Краситься и стричься у парикмахера не было ни денег, ни настроения. Я попросила машинку у Артура и просто выбрила себе голову. Ну, не совсем выбрила, а так, ёжиком сантиметра в три. А на макушке оставила длинную прядку. Снова «выбрила из себя панка». Вот и получился диковинный зверь: рыжий ёж с чёрной гривой. Седрик не то чтобы покривился, но я знала, что ему не понравилось. Но они же все, блин,

105

Галина Хериссон

толерантные! Ни за что напрямую не покритикует...

Он так и на картины мои смотрит.

— Угу! Хммм, oui, c’est bien32... И всё с той же одинаковой интонацией каждый раз.

На тему искусства мы вообще перестали с ним разговаривать, а то непременно горячились и спорили.

“Они” же тут все считают, что классическое искусство давно пора похерить. Для них это всё старьё и нафталин. Почти все мои друзья от двадцати пяти до пятидесяти —