Еврейское счастье (сборник) - Семен Соломонович Юшкевич Страница 31

Но что означает этот сон? Счастье, или несчастье? И как вовремя было сказано: "Теперь ломайте!" Тяжелый, славный сон, повторила она, все не приходя в себя. Значит, мне предстоит несчастье, от которого меня спасет чудо? А если чуда не случится, тогда я обречена! Но за что? Так жалко было бы расстаться с жизнью, с детьми. А ведь расстаться-то придется рано или поздно. Все живущие на земле обречены на смерть. А что, если я завтра умру?

   Она так ясно почувствовала эту возможность, что от страха вся облилась потом.

   А может быть, это даже и предопределенно. Должна же я умереть в какой-то день, в какой-то час, и вдруг назначено на завтра!

   Боже мой, Боже мой, забормотала она, только не завтра! И как бы удивились все. Повсюду говорили бы: скажите, такая молодая, цветущая, красивая, еще вчера весь вечер флиртовала у Сергея Ивановича с поручиком Медведским и вдруг умерла. Бедный Петр Федорович! Остался вдовцом с двумя детьми на руках. Ему непременно придется жениться.

   Поахают и забудут. И Медведский забудет меня, и Журавский забудет, думала она, незаметно теряя страх, как только вспомнила Медведского и Журавского, и сладко зевнула.

   "Да, тяжелый, но славный сон, -- уже равнодушно пронеслось у нее в голове. -- Тикают часы! Какие веселые! Будто птицы в клетке поют".

   И так и не зная, снилось ли ей что-нибудь, думала ли о чем-нибудь, она повернулась на другой бок и сладко заснула.

* * *

   В девять утра Петр Федорович, с иголочки одетый, уже сидел в кабинете за большим письменным столом и изучал дело Цыварева. Письменный стол Рогожского был тоже точно с иголочки одетый. Все на столе, начиная с карандашей, блокнота, высоких с фигурками подсвечников, часов в стеклянном шаре, блистало такой свежестью, точно оно вчера было куплено.

   В соседней с кабинетом приемной переписчик очень старательно выстукивал на машинке какое то решение. Помощника Рогожского, Иванцова, еще не было, он приходил ровно в десять часов. Рогожский отодвинул бумаги и откинулся на спинку кресла. В руках его очутилась пилочка для ногтей, и он машинально принялся подпиливать ноготь на большом пальце.

   "Да, -- говорил он себе, -- несомненно, это было так. Во всяком случае, свидетельства противного не имеется".

   Тут он посмотрел на ноготь и лизнул его языком.

   "Однако же и бабенка была. Вот поживи с такой женой!"

   "А что, если бы у моей Маши были такие наклонности! Я бы ее живо скрутил. Ой ли? Да, а дело-то я все-таки выиграю, и прокурору нос наклею. Вот будет эффект! Допью-ка я свой чай".

   Он опять лизнул ноготь, потер его о рукав, чтобы вызвать блеск и решительно опрокинул стакан в рот. В животе тотчас забулькало. Петр Федорович сердито откинулся на спинку кресла и со строго внимательным лицом стал прислушиваться к тому, что происходило в животе. Вот забурлило, забасило, потянулось вниз и стихло. Снова забулькало, но ниже и как будто тявкнуло три раза. Он побледнел.

   "Должно быть, опять запор делается, -- подумал он. -- Ты тут каким то Цываревым занят, а там, внутри, идет работа, как бы поскорее испортить твой организм. Сегодня немножко, завтра немножко, и смотришь, там запор, там почки, там фурункул. Ты строишь, а там разрушают. Довольно глупое устройство. Однако, это философия -- Кифы Мокиевича. Примемся за дело. А что, Иванцов еще не пришел? Да, значит, во всяком случае, свидетельства противного не имеется, а если такого свидетельства нет, то мы должны прийти к выводу, что и прест..".

   Тут он быстро поднял руку, чтобы крепко почесать прыщик, смазанный вчера йодом.

   "Да, несомненно делается фурункул, -- угрюмо подумал он, -- вот и занимайся делом, не будь Кифой Мокиевичем! Там на людях, в суде, блистаешь умом, талантом, а тут маленький прыщик делает тебя жалким, ничтожным. Что ваша медицина может? Ничего она не может, даже маленький прыщик сильнее ее. А что, если сказать: пречистая дева, помилуй мя, Боже! -- вдруг пришло ему в голову. -- Может быть поможет! Несомненно поможет", -- с вдохновением и верой подумал он. "Педеполбож, педеполбож", -- забормотал он. И бормоча, всю силу своей мысли направлял на то место, где было больно.

   "Поможет, -- желая, чтобы помогло, говорил он себе. -- Педеполбож, педеполбож, -- фурункула не будет. Как бы посмеялись надо мной, если бы рассказать. Конечно, глупее ничего не может быть, а все-таки верю, что фурункула не будет. Смажу еще раз прыщик йодом, скажу три раза "педеполбож", и не будет фурункула".

   И закурив, он с аппетитом принялся за дело. В эту минуту проснулась Марья Павловна. Она тотчас позвонила, чтобы ей принести Ляльку. "Мне, кажется, приснился дурной сон, -- вспомнила она, -- ну Бог с ним. Какой чудный день. Петя вероятно уже в кабинете. Да что же это Ляльку не несут?"

   И она опять позвонила.

   ...А через четверть часа Рогожский, держа портфель в руках, говорил Марие Павловне:

   -- Ты не забыла, Маша, что у нас сегодня гости к обеду?

   -- Конечно, не забыла, -- ответила она, сняв пушинку с его фрака и заботливо оглядывая, все ли на нем в порядке.

   -- Ты сегодня выйдешь? -- спросил он опять.

   -- Нет, не собираюсь, хотя меня тянет на улицу, -- и она захотела ему рассказать свой сон с собаками, но тотчас раздумала, -- и я, может быть, выйду. Не знаю, -- рассмеялась она.

   -- Ну, стоит об этом думать, -- сказал Петр Федорович. -- Пожелай мне успеха.

   Он сделал шаг к ней, с улыбкой заглянул в глаза и вдруг отшатнулся.

   Она все стояла с раскрытыми губами, в ожидании поцелуя. И все это: и ее последние слова, и то, что он увидел в ее глазах, и свой испуг и ее раскрытые губы, все собралось в один комочек, вошло в мозг и спряталось где-то в стороне от других комочков, чтобы, когда это нужно будет, выйти наружу.

   -- Что с тобой, -- удивленно спросила она?

   -- Ничего, глупости, -- ответил он и почему-то с особенной нежностью поцеловал ее.

* * *

   В половине пятого Рогожский вышел из суда. На улице его поджидал знакомый извозчик. Рогожский весело пошел к нему, подобрал незаметно хвостик фрака,