Женщина из дома с олеандрами - Риити Ёкомицу Страница 3

Это была низкого роста, худая, с маленькой головой, выгнутым лицом, чернящая зубы женщина старомодного вида. Она постоянно улыбалась глуповатой улыбкой, слегка приоткрыв рот и прищурившись.

— Как раз собирался ложиться, — не успел я сказать это, как женщина села у очага.

— Учитель, у меня есть к вам небольшая просьба… — неловко произнесла она.

— Какая же?

— Это насчет Рокузо. Он настолько глупый, что я беспокоюсь о его дальнейшей судьбе и уже забываю о том, что сама не слишком умна, все никак не могу перестать волноваться о нем.

— Понимаю. Однако все не настолько плохо, чтобы так сильно переживать, — сами собой вырвались у меня слова утешения.

3

В ту ночь, когда я говорил с этой женщиной, в первую очередь я обратил внимание на ее материнские чувства. Как я уже сказал ранее, с первого взгляда было понятно, что эта женщина не очень сильна умом, однако в своем беспокойстве о слабоумном сыне она ничем не отличалась от обычной матери.

И от осознания того, что и мать этих детей близка к слабоумию, меня охватило еще большее сочувствие. Настолько, что уже был готов расплакаться.

Тогда я пообещал, что приложу все усилия к обучению Рокузо, отправил спать несчастную женщину и всю ночь напряженно размышлял. С того дня я решил брать Рокузо с собой на прогулки и постепенно при каждом удобном случае учить чему-нибудь.

В первую очередь я понял, что у Рокузо абсолютно отсутствует представление о числах. Он совершенно не мог посчитать от одного до десяти. Просто повторить последовательность цифр — два, три и так до десяти — это он делал, но если поднять на тропинке три камня и, положив в ряд, спросить, сколько их, то мальчик только задумывался и ответа не давал, сколько бы я ни объяснял.

Я, стоя на своем, прилагал все усилия. Однажды, взбираясь по каменным ступеням Хатимангу и считая их, миновав первую, вторую, третью, я остановился на седьмой ступени и произнес: «Видишь, семь?» — а затем поинтересовался: «Итак, сколько теперь камней?» На что Рокузо в итоге громко ответил: «Десять». И при счете стоящих в ряд сосен, даже когда я объяснял их количество, поощряя ребенка сладостями, и пытался добиться правильного ответа, результат был тем же. Слова «один», «два», «три» и смысл, который они в себе заключали, в голове этого ребенка совершенно не соотносились между собой.

Я слышал, что слабоумным трудно запоминать числа, но даже не думал, что до такой степени. В какой-то момент понял, что сам готов заплакать, — бывало, пока я смотрел на этого ребенка, по моему лицу и правда катилась одинокая слеза.

Ко всему прочему Рокузо был тем еще озорником и, случалось, во время своих проказ сильно удивлял людей. Будучи очень умелым в лазанье по горам, он перемещался по Сирояме так, словно шел по равнине, и там, где пролегали дороги, и там, где их не было, и быстро пересекал эти пространства. Поэтому и раньше Рокузо часто убегал с утра, на ходу доедая завтрак, а когда вечерело и семья Тагути волновалась о том, где он, возвращался, ловко спрыгивая со склона Сироямы на задний двор дома. Я и сам понял, что, завидев тогда Рокузо, собирающие ветки девочки наверняка разбежались из-за того, что были бессчетное количество раз напуганы его проказами.

Однако Рокузо случалось после этого и горько плакать. Его мать, принимая во внимание положение брата, порой жестко отчитывала сына, а порой могла подшлепнуть, и тогда он, опустив голову и сжавшись, плакал в голос. Но почти сразу вновь начинал улыбаться, кажется совершенно забыв о том, что его ударили, и, глядя на это, я вновь осознавал, сколь печально положение этого слабоумного.

При таком раскладе, казалось бы, Рокузо не должен был запоминать песни и тому подобное, но он их знал. Запомнив песенки наподобие той, что напевали собирающие ветки девочки, он пел их глухим голосом.

Однажды я в одиночку поднимался на гору — я хотел взять Рокузо с собой, но его нигде не было. На дворе стояла зима, но, так как Кюсю — южная часть страны, при хорошей погоде в это время года здесь довольно тепло, небо чистое, поэтому подъем на гору зимой был очень приятен.

Ступая по опавшей листве, я дошел до вершины, а затем направился вниз, к подножию замка, когда в царившей в горах тишине услышал, как кто-то поет ласковым голосом. Присмотревшись, я увидел Рокузо: он сидел, оседлав угол каменной стены, болтал ногами и, глядя вдаль, пел песенку.

Цвет неба, лучи солнца, старинные развалины, мальчик — словно картина. А мальчик — ангел. В этот момент в моих глазах Рокузо совершенно не выглядел слабоумным. Какое странное сочетание: безумный и ангел. Однако в тот момент я остро ощутил, что при всем своем слабоумии Рокузо — настоящее дитя природы.

У него были странные причуды: например, этот ребенок любил птиц и, только лишь завидев одну, сразу же менялся в лице и начинал шуметь. Причем какую бы птицу он ни увидел — звал ее вороной и, сколько бы его ни учили, названий птиц не запоминал. Видел ли он сорокопута или бульбуля, все равно называл их «ворона». Забавно, что однажды, увидев цаплю, он назвал ее вороной — в поговорке «сделать из цапли ворону» только для этого ребенка не было ничего странного.

Рокузо, открыв рот, пристально разглядывал сидящих на высоком дереве и галдящих сорокопутов. И облик его, с отсутствующим видом провожающего взглядом взлетевших и удаляющихся птиц, был странен — похоже, этому ребенку птицы, свободно летающие в небе, казались чем-то необыкновенным.

4

Итак, я прикладывал огромные усилия ради этого несчастного ребенка, но видимого результата не добился.

Пока я пытался сделать то одно, то другое, наступила весна следующего года, и с Рокузо случилось несчастье. На дворе стоял конец марта, и однажды Рокузо с самого утра нигде не было видно, после обеда он тоже не вернулся и даже к сумерекам так и не показался, поэтому в доме Тагути все очень заволновались, особенно мать Рокузо не могла найти себе места.

Тогда я предложил начать поиски с горы Сирояма. И вместе со слугой дома Тагути, приготовив фонари, с болезненными думами и тяжелым сердцем я отправился к развалинам замка, забираясь по привычной тропинке.