Собрание сочинений. Том 7. 2010-2012 - Юрий Михайлович Поляков Страница 3

На письменном столе, задвинутом в угол, стояла прислоненная к стене икона Богородицы – не синодальная штамповка и не новомаз какой-нибудь, а, судя по ковчежку и темно-охристому письму, XVII век как минимум. Кокотов одно время хотел написать с Федькой Мреевым детектив о «потрошителях церквей», собирал материал – и в этом немного разбирался. Под образом вместо лампадки сгрудились без ранжира разноцветные и разнокалиберные флаконы, тюбики, баллончики, коробочки, кисточки, щеточки, щипчики и прочие инструменты дамской красоты. На прикроватной тумбочке веером лежали глянцевые журналы с модельными красотками, похожими друг на друга, как породистые поджарые суки из одного помета, а сверху их придавила Библия в тисненом кожаном переплете с множеством закладок. Но более всего писодея заинтриговали прикнопленные к стене листы с разноцветными надписями:

Я люблю мужчин!

Я обожаю мужчин!

На свете нет ничего лучше мужчин!

Мне никто не нужен, кроме мужчин!

Не решаясь спросить, как же это понимать, Кокотов похвалил номер, воздал должное красоте лунных сумерек в окне и уточнил зачем-то, видна ли из этого окна дальняя колоколенка.

– Нет, не видна. Так жалко! – вздохнула Обоярова и спросила: – А вы уже были в Духосошествинском монастыре?

– Не был…

– Как же так, Андрюша? Мы обязательно сходим. Там роскошная настоятельница – мать Харитония. Она раньше была директором книжного магазина. А вам, мой друг, никогда не хотелось уйти в монастырь?

– Не-ет… – удивился Андрей Львович.

– А мне хочется. Часто. Садитесь, – пригласила Наталья Павловна и первая устроилась в продавленном кресле.

Когда бывшая пионерка закидывала одну голую ногу на другую, автору «Беса наготы» померещилось невероятное, глубоко взволновавшее его основной инстинкт.

– Ну, мы когда-нибудь выпьем? – мило закапризничала Обоярова.

– Да-да… конечно… сейчас…

– Так в чем же дело? Очнитесь, мой рыцарь!

Очнувшись, он обнаружил на журнальном столике бутылку красного вина с блеклой, точно от руки нарисованной, этикеткой, два тонконогих бокала, вазу фруктов и деревянную дощечку с разными сырами, испускавшими изысканный смрад. На середину хозяйка поставила фаянсового трубача – фигурка при ярком свете оказалась еще интереснее: можно было рассмотреть выбившийся из-под пилотки золотистый чубчик, округлившиеся от духового усилия щечки и нахмуренные бровки горниста.

– Правда, хорошенький?

– Угу, – согласился писодей и спросил: – Это гаражное вино?

На самом деле его мучило совсем другое. Первое: назначение хвалебных плакатиков про мужчин. Второе: невероятное – померещилось или не померещилось? Впрочем, нет: сначала его тревожило второе, а уж потом первое. И он выжидал момент, чтобы проверить свое головокружительное подозрение…

– О да! Это гаражное вино! Откройте же скорей! – Она протянула штопор, не казенный с пластмассовой ручкой, а свой собственный никелированный агрегат с шестеренками и перламутровыми рычажками.

Откупоривая бутылку, Кокотов отвлекся и упустил свой шанс, горестно спохватившись, когда Обоярова, непринужденно перезакинув ноги, обняла руками голые колени и смотрела на героя своих эротических фантазий так, точно он тащил не банальную затычку из обычного горлышка, а совершал нечто удивительное, непосильное никакому другому мужчине. Пробка вышла легко, и Андрей Львович, гордясь собой, хотел разлить вино в бокалы, но Наталья Павловна с нежным значением остановила его руку.

– Нет-нет, не спешите! Спешить не надо ни в чем! Пусть вино пока подышит…

Они встретились взглядами: глаза бывшей пионерки горели радостной дерзостью женщины, которая, решившись, теперь с веселой бдительностью естествоиспытателя наблюдает, как поведет себя соискатель – обычно или по-особенному? Кокотов понял, что надо стать особенным, и, не сводя взор с горниста (чтобы не выдать свой нездоровый интерес к невероятному), спросил значительно:

– А почему «гаражное»?

– Потому что его делают такими маленькими партиями, что их можно хранить в гараже. Всего триста-пятьсот бутылок. Это авторское вино, понимаете? Как книга…

– Еще бы! – кивнул писодей.

– А еще гаражное вино очень похоже на настоящую любовь.

– Вино любви?

– Не совсем. Видите ли, Андрюша, если обычная виноградная лоза угнетается два-три года… – Перехватив его непонимающий взгляд, она пояснила: – Лозу угнетают, то есть обрезают, чтобы все силы растения ушли вниз, чтобы корни вросли как можно глубже, добрались до нетронутых соков земли. Так вот, гаражная лоза угнетается целых десять лет! Вообразите, до какой драгоценной, неведомой бездны добираются жадные корни и какими тайными эликсирами наливаются потом грозди! Понимаете?

– О да! – воскликнул автор «Кентавра желаний», блуждая глазами по комнате, чтобы не смотреть на круглые колени с ямочками. – А если корешки доберутся до адских глубин?

– До адских?

– До преисподней! – подтвердил писодей, чувствуя себя особенным.

– Что ж, я бы попробовала такое вино, – тихо ответила она и посмотрела на Кокотова с опаской. – Но ведь в любви происходит то же самое: надо дождаться, пока самые нежные, тонкие корешки чувств доберутся до самых потаенных и темных закоулков души и тела – и только потом, потом… Слышите?

– Слышу…

– И это еще не все! Из десяти кистей на лозе виноделы оставляют только пять, но каких! И срывают лишь созревшие ягоды. Зеленые – никогда! Теперь вы поняли, почему гаражное вино похоже на любовь?

– Теперь понял…

– Тогда выпьем! Это настоящее «Шато Вандро». Пятьсот евро за бутылку.

– Ско-олько?

– Пятьсот. Не волнуйтесь – мне его подарили!

Мучаясь вопросом, кто же делает бывшей пионерке такие подарки, Андрей Львович с уважением разлил вино: плеснул немного себе, потом до краев – даме и в завершение дополнил свой бокал до приличествующего уровня. На глянцевой рубиновой поверхности всплыли пробочные соринки.

– У меня снова крошки! – со значением заметил он.

– Вы и про крошки помните?

– Еще бы…

– Вы удиви-и-ительный! Выпьем за нашего трубача!

Вино оказалось великолепным, густым, терпким. Сделав глоток, он подумал сначала, что пьет свежий сок, даже не виноградный, а скорее – гранатовый, но потом ощутил во рту вяжущую изысканность, затем – томное тепло в груди и наконец почувствовал веселое головокружение.

– Ну как?

– Здорово! – отозвался писодей, со стыдом вспоминая, как зазывал Наталью Павловну к себе на бутылку уцененного бордо.

Смущенный Кокотов хотел смахнуть с губ пробочные крошки, но Наталья Павловна вдруг предостерегающе вскрикнула, точно он собрался совершить непоправимую оплошность, такую, из-за какой в сказках налетают черные вихри, рушатся царства, а возлюбленные девы обращаются в лягушек и прочую живность.

– Нет, не делайте этого! – вскричала она, резво пересела к нему на колени, обняла за шею и осторожным языком сняла крошки с его губ.

Последовал продолжительный поцелуй, во время которого Андрей Львович, не в силах оставаться особенным, преодолев сопротивление сомкнутых бедер, добрался-таки до невероятного. Оно ему, оказывается, не померещилось!

– Опять эти нахальные руки! – рассердилась Обоярова и, отпрянув, вернулась в свое кресло.

– Смелые… – испуганно поправил