Фугу - Михаил Петрович Гаёхо Страница 27

«Может, это судьба», — начинал думать Нестор. Теперь он знал, чьи пальцы касались его лба там, на далеких ступеньках. И голос узнал бы, если б услышал.

Но ничего больше не помнил, хотя чувствовал, там еще оставалось что вспомнить.

Останавливался в задумчивости и стоял какое-то время.

Но каждый раз возвращался кругами.

54

Ходя кругами, нестор каждый раз возвращался к человеку в шляпе, а однажды пошел за белым кроликом.

Но еще до того, как пошел за кроликом, случилось так, что он отломил от восковой фигуры человека кусочек уха.

Нестор так часто называл человека сладкими именами, что ему начало казаться, что тот действительно сделан из марципана, а то — из белого шоколада. Потому и захотелось, наконец, отломить и попробовать. Вместо «отломить» можно сказать «откусить» — не целый кусочек, а только часть — от мизинца или от левого уха.

У Нестора была тайная мысль, что от этого человек оживет, вроде проснется, как та принцесса, которая спала в стеклянном гробу, проснулась от поцелуя, и все вокруг тоже пришло в движение.

Но ничего не произошло. А ухо на вкус оказалось не восковым, не ватным, а просто никаким. Его даже не надо было выплевывать.

И Нестор побежал вслед за белым кроликом.

55

Нестор побежал вслед за белым кроликом.

Не вдоль эскалаторного туннеля, а поперек.

Он, конечно, и раньше мог, и ведь было, что шел, но сейчас только вспомнил, что — может.

Добежав до стены, ударил кулаком, рука прошла сквозь. Следом за рукой просунул и голову.

Осторожно открыл глаза и уши.

И тут же оглох и зажмурился.

Что-то вспыхивало вокруг, мелькало, кружилось, гремело.

Клубилось средь вспышек — это были облака?

Грохотал среди молний — это был гром?

Вращались со свистом — это были колеса?

Гром был похож на смех, который гремел над тучами.

Летели и сыпались — это были искры?

Опускался и поднимался, тяжелый и громкий — это был молот?

Скрещивались, как ятаганы, хвосты комет.

Толкались друг с другом поршни.

И в небе, обильном звездами, мерцало созвездие Кролика.

Нестор втянул голову обратно, как черепаха в панцирь.

В ушах у него еще звучал смех, как эхо далекого грома, и наполнял голову — смех над жалкими попытками свести увиденное-услышанное в одну картину, где было бы, может, небо, может, воздух или, может быть, кубической формы зал, уставленный странными механизмами.

Кажется, в последний момент Нестор успел обратиться к тому, кто смеялся, с просьбой — самой короткой, которая могла уложиться в одно или два слова: то ли «Господи, пронеси», то ли «Господи, отпусти».

С закрытыми глазами он почувствовал, что-то изменилось вокруг.

Осторожно открыл глаза.

Кругом было все новое и белое, даже резиновые поручни и ступеньки на эскалаторе были белые.

Ступеньки катились вниз.

Нестор чувствовал в этом конец пути.

Или это было исполнением просьбы?

56

Сидя на белой ступеньке, Нестор написал на боковой панели горбатыми буквами слово «верблюд».

А рогатыми буквами он написал слово «козел».

Это было вроде как проба пера — кривого фломастера.

Оба слова уплыли друг с другом наперегонки вниз, опережая движение ступенек.

«Здесь, в этом странном месте, где нахожусь, не зная, жив я еще или мертв… — написал Нестор. Помедлив, исправил «здесь» на «отсюда»: — Отсюда пишу…»

Отправил послание, как бутылку по волнам, и, когда скрылось из виду, закрыл глаза.

Ступенька мягко катилась вниз по шестеренкам, или что там у нее было.

И вдруг Нестор почувствовал знакомый сладковатый запах. Вдохнул, как дым отеческий. Услышал, как причитают и стонут старухи, одетые в черное.

Он открыл глаза, ожидая вернуться в тот старый прошедший момент, который, впрочем, был не момент, а скорее место. И вот оказался на знакомой ступеньке.

Теперь мог услышать за спиной стук каблучков по паркету. И вот услышал.

Это была она. Пробегая мимо, остановилась и села рядом.

— Привет, — сказал Нестор.

Все устраивалось лучшим образом.

— У тебя лоб синий, — сказала Лиля.

— Это в меня выстрелили из пистолета, — объяснил Нестор.

— Опять что-то натворил, — она улыбнулась.

Нестор снял у нее с ноги туфлю. Как раньше когда-то. «Но сегодня я буду другим», — думал он. В левой руке держал туфлю, а правую протянул к коленке, прикрытой краем широкой юбки с цветами и листьями. «Сегодня я буду другим». Он положил правую руку девушке на колено. «Сегодня буду другим», — прошла секунда, еще одна, потом Лиля взяла у него из левой руки свою туфлю и негромко ударила по лбу.

Сверху приплыло слово «козел», написанное рогатыми буквами.

И в этот момент Нестор испытал просветление.

57

Как дзенский монах, которого ударили по голове палкой, стукнутый по лбу Нестор испытал просветление или что-то такое. Он не задумывался над тем, чем именно было то, что он испытал, а если б задумался, то это уже точно не было бы просветлением.

— Свободен! — воскликнул он. — Наконец-то свободен!

Он рванулся вверх, он понял, что может, он бежал вверх по скользящей вниз лестнице, почти не касаясь ногами.

Но там его уже ждали розовые лица под козырьками фуражек.

С кюкелем наперевес он бросился, который был спрятан за пазухой.

Кто мог перед ним, расступился, кто не мог — развеялся ветром.

Но были еще и другие — желтые лица. С желтым цветом в наборе подавались монгольские скулы и узкий разрез глаз.

Нестор запустил в них топориком, и тот, забыв, что он — Родион, стал Чингачгук Большой Змей, весь в чешуе, боевой раскраске и перьях. И желтые перед ним лица растаяли словно сахар.

Но были еще старухи в черном. Целая толпа старух, и они окружили. Не числом, а умением брали, то есть наоборот. Их было так, что яблоку негде упасть, другими словами — словно сельдей в бочке. Нестор поднял шварную мибру в руке, и их ряды смешались. Высоко над головой он поднял шварную мибру, и старух не стало.

Вестибюль станции был пуст перед Нестором. Сквозь стеклянные двери он видел улицу и дома, отраженное в окнах солнце и людей, которые что-то кричали ему, смеялись и махали руками.

Но у выхода