Барышня. Нельзя касаться - Ксюша Иванова Страница 27

И я поразилась тогда… Насколько быстро в трудной ситуации этот мужчина смог взять себя в руки! Он практически не хромал, шагал спокойно и уверенно, как будто не было аварии, как будто он практически не пострадал, и не он вовсе утром еще сам есть не мог…

Но подумать над таким несоответствием тогда мне было некогда — нужно было познакомиться с ребенком.

29 глава. Марк

— Вы знаете, Наталья Аркадьевна, я Марину, как свою дочку, люблю. И понять не могу, как быть в такой ситуации! Ведь, с одной стороны, в моей квартире, при ребенке, подобное происходит! И может, мне нужно сейчас, так сказать, помочь следствию, тем более, что у меня есть связи и рычаги для этого. Направить его в нужное мне русло. Посадить эту идиотку на пару лет за… да там за многое можно! За распространение и сбыт наркотиков — от пяти лет дают, кстати! И, главное, все это при Маринке происходило! И ребенка тогда можно взять под опеку, при себе оставить! И ее наказать! Но ведь…

Болела устроенная в треснувшем лангете рука — не разбирая какой, бил друзей Инны, кажется, обеими! Ныли ребра — по ним, еще не отошедшим после аварии, кто-то из хануриков, выбрасываемых мною из квартиры, все-таки сумел заехать! Но больше всего гудела голова — от мыслей, от безысходности, безнадеги какой-то — именно так мне сейчас виделась моя собственная жизнь.

Олег остался разбираться с полицией. Я сел за руль его машины и повез домой Катю. И, наверное, мы, как было уговорено с Якуниным, высадили бы Барышню и поехали бы к нему ночевать, но Маринка заснула, прислонившись лбом к Катиному плечу. И когда я остановил машину и открыл дверцу, неожиданно для себя поймал в зеркале заднего вида Катин взгляд.

— Марк! — шепотом сказала она. — Может быть, переночуете у меня? У нас отдельная комната есть…

Но даже не ее предложение заставило меня согласиться. Катя придерживала голову ребенка, поглаживая Марину по щеке так нежно, с таким благоговением, словно касалась чего-то диковинного, чего-то невиданного. И мне показалось даже, что ей ХОЧЕТСЯ, чтобы мы пошли в ее дом!

Наталья Аркадьевна накрыла своей ладонью мою руку:

— Но, с другой стороны, она — мать… Вы это хотите сказать, Марк? Какая-никакая, но мать… И, вполне возможно, когда-нибудь исправится, будет жить по-другому?

Я кивнул, не очень-то веря в подобные вещи. Столько лет по одному сценарию жила Инна, что исправить ее, изменить положение дел можно было либо… кнутом, либо… тюрьмой, но никак ни разговорами и убеждениями. Пряник тут уже не подействует. Моя бывшая пряники не ест.

— Что посоветуете? — спросил, переходя на деловой тон.

— Посоветую засунуть жалость поглубже. Может быть, на время вообще о ней забыть. И отправить вашу жену в какую-нибудь закрытую клинику для лечения разного рода зависимостей. Лишить ее возможности общаться с друзьями. Во-первых, будет надежда на выздоровление. А во-вторых, если уж это не поможет, у вас появятся…. э-э… как же это сказать?

— Доказательная база? — помог я.

— Да, точно! Доказательная база! Потом если что, всегда ей пригрозить можно будет!

В словах Натальи Аркадьевны был резон. И Маринку под опеку оформить будет можно, во всяком случае временно уж точно — пока мать будет на лечении! А там посмотрим, подумаем… Да и сколько можно! Сколько я терпеть это должен? Сегодня Инна пусть в участке поночует — Олег обещал позаботиться. А завтра прикрою ее в одной специализированной клинике, вроде бы Ольга говорила когда-то, что есть у нее знакомый доктор по этой части, тем более, что у Инны скорая анализы взяла, а результат, по-любому, наличие в крови наркоты покажет!

— Наталья Аркадьевна… — начал я, собираясь спросить о том, что волновало сейчас гораздо больше надоевших, обыденных проблем с Инной, но Катина мама перебила. И хоть мы сидели в едва освещенной кухне — верхний свет не горел, чтобы не разбудить Катю и Марину, а скудное освещение от лампочки на вытяжке едва-едва давало представление об окружающем, я все-таки разглядел тревогу в глазах пожилой женщины.

— Марк, позвольте я спрошу. Вы знаете, что Катя… что она не совсем нормальна? — спросила и замерла, с силой сжав руками чашку с горячим чаем.

— Знаю. Всё о ней знаю, — врать и делать вид, что не в курсе, чтобы выудить какие-то подробности, я смысла не видел. Да и не хотел обсуждать Катю даже с ее матерью. Но все-таки понимал, что она — человек, который столько лет был с Барышней вместе, рядом, знает, как с ней нужно себя вести, совет дать может, поэтому и сдерживал свое недовольство. И более того, почему-то сейчас показалось, что Наталья Аркадьевна непременно скажет, что мне не нужно мучить Катю, не нужно настойчиво приближать ее к себе. Мне думалось, что она сейчас упрекнет меня в том, что спешу, в том, что… официально ещё женат, в конце концов! А "кручусь" возле Кати. — Хотите сказать, чтобы не лез к ней?

Она молчала некоторое время, задумчиво глядя в кружку с нетронутым чаем, а потом медленно сказала:

— Нет, Марк, не это хочу сказать. Пусть даже не получится… Пусть даже ей станет хуже потом… Пусть даже тебе это однажды надоест, ведь с нею не будет просто и быстро… Я смотрю на нее в последние дни и вижу — моя девочка другая стала. И нет, не прыгает до небес от счастья, не болтает без умолку, не поет песни веселые, просто во взгляде жизнь появилась. Она на меня смотрит, а я знаю, что ей жить хочется, вижу по глазам! Может быть, она и сама еще не понимает, что хочется, а я вижу! Столько лет этой жизни в ней не видела, а сейчас вижу! Ты не подумай, я не потому говорю, что она — моя дочка, что люблю ее. Хоть, конечно, это так и есть… Она, как никто, заслуживает счастья. И я очень благодарна тебе за то, что ты хотя бы пробуешь ей его дать.

— Наталья Аркадьевна, я не обижу Катю.

— Это я тоже вижу, Марк…

Шорох у двери, ведущей в Катину спальню, я услышал первым и моментально сориентировался:

— Что вы там о бутербродах говорили, Наталья Аркадьевна? С колбасой я бы съел! Простите, что заставляю вас, женщину, да еще и ночью кормить меня, но знаете, ваша дочь в больнице