7 октября - Александр Викторович Иличевский Страница 25

Глухов давно потерял ориентир, с некоторых пор он и не пытался оценивать свое местоположение. В тот или иной день, когда требовалось подняться на поверхность, чтобы пополнить запасы влагоупорных спичек, батареек, сухарей, орехов и сухофруктов, он просто выходил наружу и уже не удивлялся тому, куда попал, – все было пустыней или руинами, где все-таки можно было поживиться чем-то полезным для дальнейшей жизни…

Постепенно Глухов понял, что в подземельях есть сталкеры, и совсем не факт, что они хамасовцы. Он стал за ними наблюдать, потому что сам обратился в духа, незримого никому, – рюкзак и винтовку он схоронил в одном из мест, где устраивался на ночлег, возвращаясь из вылазок. В темноте сталкеры выглядели просто сгустками телесного запаха – и в конце концов Глухов шел по следам их, по запаху человека и железа. Волки чувствуют привкус стали за километры – вот почему опытные охотники всегда до последнего момента держат ружье в футляре или завернутым в тряпку. Он познакомился с двумя сталкерами, различаемыми по запаху, – даже научился понимать их будущий путь. Одного выследил – тот привиделся ему в качестве торговца голубями при Храме, промышляющего мелкими жертвоприношениями. Сначала сталкер испугался Глухова, но потом рассказал, что отбился от других мирных жителей подземелий, которые прячутся в отдаленных туннелях вместе с семьями, чтобы уберечься от бомбежек. Еда у них – из гумпомощи, сбрасываемой на Газу. ХАМАС не подпускал их к ней, потому что верил, что в упаковках запрятаны жучки, с помощью которых спутники вычисляют карты туннелей, где исчезают продукты. К тому же ХАМАСу было на руку создавать дефицит и торговать провизией втридорога. Килограмм сахара стоил семьдесят шекелей. В основном в гумпомощи имелись шоколад, батончики из прессованных сухофруктов, искусственное молоко, обеззараживающие воду таблетки, бензиновые генераторы, фонарики, батарейки и так далее. Попробовав сухое молоко, Глухов вспомнил, как у Ирины кончилось грудное и они были вынуждены кормить Артемку искусственным; вспомнил, как вставал два-три раза за ночь, как отмеривал количество воды и мерной ложечкой черпал порошок, пока сын орал и канючил, требуя прикорма…

Сталкера звали Айман Сальхаб – он был пятым ребенком из семи, сын сеида-рыбака из Рафиаха. Еще ребенком Айман стал лазить с мальчишками по подземельям и постепенно осваивать новые строящиеся – почти никто не знал, как он, карту туннелей, а отец запретил ему связываться с ХАМАСом. Многие друзья канули в боевики, а ему не очень хотелось ни свет ни заря выходить в море, у него от солнца болели глаза, поэтому Айман все время, и даже в подземельях, был в темных очках. Понемногу он стал отшельником, он был немного не от мира сего и воображал, что когда-нибудь под землей отыщет сокровища – о них рассказывали пацаны когда-то, и этот слух питался редкими находками монет и хамасовских схронов. На таких сталкеров боевики охотились, и приходилось быть умнее и незаметнее. С начала войны нельзя стало выйти в море, а есть было надо, и Айман занимался тем, что искал склады продовольствия под землей и приносил домой запретную еду. Несмотря на уважение к его отцу, Айман Сальхаб слыл в своей хамуле дурачком, потому что читал комиксы и грыз школьный мел как фруктовый лед.

А еще, говорили пацаны, где-то под землей есть тайные жены ХАМАСа, то есть пленные еврейки, и Айман желал только посмотреть на них, потому что евреев никогда не видел и тем более еврейских женщин. Хотя он и ненавидел евреев, подобно всем в Газе, но ненавидел их не по-настоящему, а как тех, кто обитает в сказках.

Это Айман рассказал Ивану, что у его четвероюродного дяди Джибриля есть два пленных еврея. И несмотря на исчезающе малую вероятность того, что речь идет об Артемке, Глухов в своем отчаянии уверился в том, что, найдя этого Джибриля, он обретет путь к сыну.

Артемка голодал. После смерти Асафа, оставшись в камере один, он совсем отказался от еды. К нему в какой-то период регулярно захаживал внук Джибриля, странный мальчик лет десяти, с игрушечным автоматом. Он постоянно шмыгал носом и с улыбкой подносил Артемке липкий пакет со сладостями: сникерсом, заветренной фисташковой пахлавой, конфетами, рассыпанными разноцветными драже «Скитлс»… Артемка глотал слюну, малец показывал угощение, что-то лопотал со смехом и тут же уносил, останавливаясь в дверях и снова хохоча. Но однажды Джибриль сам принес сладости и поставил перед пленником. Артемка стал их есть, он плакал и заглатывал сладости, показавшиеся ему безвкусными.

Финиковые рощи: солнце и пустота. Вот где было не по себе. Но здесь Глухов вспомнил, как до года сына купал его каждый вечер, как они гуляли с ним по Пресне в коляске, как он укладывал его днем спать. Какой у Артемки был восторженный взгляд, обращенный на любой новый предмет, появлявшийся в поле зрения.

Солнце коснулось горизонта в тот момент, когда управляемый снаряд пробил здание и оно, будто чулок с женской ноги, осыпалось в черный дымный прах. И только потом земля толкнула Глухова, и он завалился с рюкзаком набок. Наконец Глухов выпутался из лямок рюкзака, встал, шатаясь, и поспешил к руинам, движимый неведомой ему самому силой: возмущением или желанием помочь неспасшимся.

Он бродил среди дымящихся руин и беспокоился о том, что он здесь один. Вывороченный жалкий быт, разбитая панель телевизора, этажерки, опрокинутая на разбитый в щепу платяной шкаф мойка – и тут раздался секущий рев вертолетного винта. Глухов замахал пилоту – мол, вот, обрати внимание, но остался незамеченным из-за завесы пыли и дыма. «Что ж, – решил он вскоре про себя, – поживу здесь на руинах: второй раз снаряд в ту же воронку не попадает».

Запах гари, пыли, праха развеялся лишь на следующий день. Отчего-то Глухову страшно было уйти с этих руин, стоявших отдельно от всего жилого. Он наслаждался солнечным светом и относительным спокойствием, с каким солнце двигалось слева направо, а птицы перелетали с ветки на ветку. Военных действий поблизости не велось. Вдали он замечал движение беженцев, вереницу пеших людей, повозки: автомобили давно вышли из употребления из-за отсутствия топлива. Здесь быстро передвигалось только военное железо. Но и беженцы иссякли. Первые ночи он слышал детский плач. Это тревожило его, и он несколько раз принимался обходить руины. Стоявший здесь раньше дом относился к заброшенной ферме. Остовы теплиц, прямоугольники когда-то распаханных полей днем виделись ему вокруг. Скорее всего, дом