Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина Страница 25

Музыка была. И виниловые пластинки звучали, и гармошки, кто во что горазд. Тогда я поняла, что от дури можно изуродовать что угодно: за стеной так орали песни, исполненные серебристым голосом Анны Герман, – хотелось, в свою очередь, завопить, чтоб заткнулись. И за стеной этой были не соседи, а мои родители.

Я же пряталась в узком пенальчике «темнушки» без окна и, чтобы не сойти с ума, воображала себя плененной княжной. Разбойники сунули ее в темницу, а сами пропивают украденные у нее сокровища. Их отвратительные рты разинуты, как на гравюрах Босха, которые показывала мне заведующая библиотекой – единственный светлый человек в том кошмаре.

Спустя десяток лет воображаемый ужас обернулся действительностью: убив и ограбив моего одноклассника, попытавшегося заняться бизнесом, его рабочие у него же в доме два дня пропивали отнятые деньги, а он, мертвый, все это время валялся в огороде. Мать искала сына, не дождавшись звонка. И нашла.

Нет! Нет! Нет! Даже представлять не хочу ту пропасть, ту черноту, в которую она рухнула в тот миг. Только бы никогда не оказаться на ее месте, Господи, никогда! Что угодно, лишь бы ты была жива и здорова! Жизнь моя, любовь моя, песня моя… Других песен не помню и знать не хочу. Я не поеду туда, где они звучат до сих пор, – барабанные перепонки лопнут, кровью истеку, как тот парень из нашего класса. Надо было ему бежать из города, где нас угораздило родиться, но он не мог оставить мать.

Прости, что я вывалила на тебя все это, но ты прочтешь этот дневник еще через четверть века, когда твоя душа окрепнет. И может быть, ты даже сможешь понять меня…»

* * *

Лида не выдержала – вышла из дома именно в то время, когда Егор должен был вернуться. Это не имело смысла, сама понимала, что рано или поздно встреча произойдет, но пока она не ощущала в себе сил посмотреть ему в глаза как ни в чем ни бывало. А по-другому – как? Скандал устроить? Разрыдаться? Швырнуть фотографии малышки ему в лицо? И что после этого? Развод? Немыслимо. Как жить без него?

Теперь она отчетливо понимала, что все это время была готова к чему-то подобному. Выходишь за артиста, готовься: цветы и аплодисменты – ему, тебе только слезы. Родители были против их свадьбы, на два голоса твердили: не удержишь, шляться ведь будет, всю душу тебе вымотает, все актеры такие… Столько лет Лида торжествовала – они ошиблись, за Егором никаких интрижек никто не замечал, уже донесли бы. Как в этот раз… Почему все-таки только сейчас? Так скрывал хорошо? Не может быть, чтобы в театре никто не разнюхал…

Она вышла на набережную, поискала глазами дочь, выскочившую из дома в слезах, на ходу схватив курточку. Здесь обычно собиралась их компания, горластая стайка, которую прохожие обходили стороной, но сейчас Лида не увидела знакомых лиц. Или внезапно перестала узнавать?

Сунув руки в карманы плаща, от чего Егор безуспешно пытался ее отучить, Лида подошла к парапету и посмотрела на реку, которой первые осенние дожди прибавили воды. В такой уже и утонуть можно… Губы дернулись усмешкой: эффектно, но как же глупо! А что умнее? Делать вид, будто ничего не произошло? Что она знать не знает о его маленькой дочери? Или поговорить начистоту, выяснить, какой он представляет их будущую жизнь?

– Да такой и представляет, – не заметив, проговорила она в голос. – Как будто ничего не произошло… Второй год притворяется. Работа такая…

Лида медленно пошла вниз по течению реки, думая о том, что сейчас именно этого и хочется: плыть, закрыв глаза, положившись на судьбу и не гадая, куда тебя вынесет. И чтобы все решилось как-нибудь само… Ее уже не тянуло ни закричать, ни заплакать, все в душе оцепенело, как облетевшие березы вдоль набережной. Знают ли они, что весной все начнется заново, или каждая осень для них – умирание всерьез?

«Можно ведь позвонить Раисе, – вспомнилась парикмахер из его театра, у которой Лида с дочерью стриглись. – Наврать о подруге, у которой остались детские вещи на годовалую девочку… Мол, не нужны ли кому? Может, кто растит без мужа? Пригодится… Нет уж. Раису только втяни в эту историю, потом не расхлебаешься. Да и зачем мне знать, кто она? Что это изменит? А с ним заговоришь об этом, он еще и облегчение почувствует, что самому не придется разговор начинать, на это попробуй решись… А налегке и уйти ничего не стоит».

О том, чтобы Егор ушел, невозможно было даже подумать. Лида затрясла головой, мешая себе вообразить черный вакуум без него. Как раз накануне очередное ток-шоу показывали, за обедом смотрела краем глаза, улыбаясь тому, как женщины наперебой твердили, как же это здорово – в сорок лет начать жизнь заново. И в какой-то момент она даже попыталась представить, как бы это было, достанься ей вдруг полная свобода. Ну не совсем полная, конечно, без Ксюшки ей ничего не надо, и все же… Но фантазию как-то заклинило, и Лида так и не смогла разглядеть, что же было такого чудесного в этом возможном будущем без Егора.

Пробуждающим к реальности звонком в кармане ожил сотовый телефон, и у Лиды ощутимо екнуло сердце: это была мелодия Егора.

– Ну-ка! – неопределенно приказала она себе, прежде чем нажать кнопку. Потом зачем-то улыбнулась в трубку: – Привет! Ты уже дома?

– Привет-привет! А ты-то где? Ничего не случилось?

«Действительно, встревожен или играет?» – Ее внезапно так затошнило, что она села на гранитный парапет. И рука, сжимающая телефон, резко упала на колени, по ладони холодные мурашки побежали. Она переложила трубку в левую и сказала мужу, что-то уже говорившему, в свою очередь:

– Не знаю, давление, что ли… Вышла подышать немножко.

– Где ты? – выкрикнул Егор. – Я сейчас приду!

Лида не стала отказываться, мгновенно решив, что лучше встретиться на улице как посторонним и проверить, как она отреагирует на этого чужого красивого мужчину, с которым зачем-то же свела ее судьба… Ей недолго пришлось ждать, Егор прибежал через пару минут, запыхавшийся, перепуганный, и она так же сразу поверила, что это не игра, он действительно тревожится за нее.

И это надломило в ней что-то, и опять все помутилось от слез, хотя ей не хотелось плакать при нем, она ведь собиралась сделать вид, будто ничего не произошло, а теперь эта истерика прямо на улице, и без того промокшей