Пророки - Роберт Джонс-младший Страница 24

Улыбка на ее губах играла не всегда и вовсе не означала, что обладательница ее — круглая дура. Носила она ее скорее как своеобразный оберег от несчастья, что всегда реяло над хлопковым полем и его окрестностями и постепенно впитывалось тебе в кожу. Говорят, горе не пахнет, но от этого определенно шел запах. И пахло оно вещью, которая долго пролежала в земле, а потом, вытащенная на свет божий, не воскресла, а принялась источать дикую вонь, словно пытаясь тем самым рассказать, кто зарыл ее и кто выкопал обратно.

Порой Бьюле казалось, что эта вонючая штука — она сама. Что это ее насильно зарыли в землю и бросили догнивать. А вытащили слишком поздно. И все же те воры, кто, мня себя исследователями, вырыл ее, решили, что на что-нибудь она им сгодится. В итоге ею овладело какое-то странное состояние. Запретные сны, некогда вдохновлявшие на сладкозвучные песни многих и многих, стали дробиться на куски, сталкиваясь с какой-то иной сущностью. Бьюле казалось, что она раздвоилась. Не только телом, но и разумом, и сердцем, и — хотелось надеяться — душой. (Ведь она у нее была, что бы там тубабы ни болтали. Теперь даже две!) Что же ей оставалось делать? Только поджигать каждую мелочь, надеясь, что блеск пламени ее утешит.

Поначалу она не собиралась отдаваться Амосу. Эсси носила под сердцем ребенка, и все равно ее выгоняли в поле. Однако петь, задавая работникам ритм, она уже не могла. И Тетушка Би взяла это на себя — петь она не умела, зато знала множество историй. О том, как в долине стоял прекрасный город и как жители его однажды решили устроить пир, не убоявшись надвигавшейся бури. Но это не все, еще Тетушка Би (а может, Бьюла) собрала кроме своей нормы хлопка еще и половину Эссиной, чтобы ту не высекли. Точно так, мэм, они бы не погнушались и беременную выпороть, хотя пользы в этом ни на грош. Коль стремишься приумножить свои богатства, с чего же рисковать сразу двумя из них?

— И после всего, что на ее долю выпало, ты по-прежнему пытаешься на нее влезть? — не побоялась она спросить у Амоса, когда солнце налилось красным и протрубил рожок.

— Дак она моя женщина. Я ж для нее. Чтоб она про все позабыла. Чтоб не думала, что хоть частичку своей красоты утратила.

— Стало быть, потому ты сам к ней являешься, а не ждешь, когда она к тебе придет?

Физиономия у Амоса сделалась такая растерянная, что Тетушка Би поняла — объяснять бесполезно. Сколько мужчин она повидала на своем веку — и все, когда их одолевала похоть или желание что-то доказать, становились абсолютно бесчувственными. Землю и море готовы были местами поменять, лишь бы получить удовлетворение. После, когда рассудок к ним возвращался, добрые начинали жалеть о том, что натворили, а злые злились пуще прежнего. Но Тетушка Би считала, что особой разницы между ними нет. Им даже необязательно было как-то по-особому это выражать. Хватало и того, что они смотрели с отвращением на нее из-за того, что сотворили сами. Вставали с тюфяка и уходили, не сказав ни «спасибо», ни «доброго вечера», ни даже «прошу прощения». Хоть бы сделали вид, что их заставили так поступить, или попытались как-то возместить ущерб! Так нет же, бросали ее валяться в своей и их вони с таким видом, будто преподнесли долгожданный подарок. Ей же оставалось только рыдать, надеяться, что семя их в ней не задержится, и благодарить судьбу, если приходила кровь.

Но самое страшное, что все это повторялось снова и снова, пока не изменилась она сама. Пока не начала против собственной воли получать удовольствие от привычного порядка вещей. Лукавая улыбка. Льстивые слова. Толчок. Удар об пол. Ритмичные движения. Последнее содрогание. Шлепок. Пинок. Оплеуха. Как всегда, позабытое «Спасибо, спокойной ночи». И вот настал день, когда она, к собственному изумлению, сделалась тем, что из нее так настойчиво лепили. Вода обтесала камни. Она и оглянуться не успела, как из скалы превратилась в растреклятую реку.

Но между скалой и рекой еще оставался промежуток. И в промежутке этом помещалась личность. Бьюла была скалой. Тетушка Би — рекой. А между ними лежала земля, местами плодородная, местами иссохшая. И пускай другие осуждают ее за то, что она первая пала так низко. Да, она стала первой, пожертвовала собой, чтобы другим было не так больно падать.

К тому же она ведь не по собственной воле сюда спустилась. Не ступала осторожно по склону, боясь поскользнуться на гладких камнях и обледенелых выступах. Нет уж, ее столкнули. Так не все ли равно, со слезами она грохнулась в пропасть или с улыбкой на губах? Могли бы в любом случае посочувствовать.

Тем более вы только поглядите, во что она тут, на дне, превратилась — в последний приют всех мужиков. Стала для них кухней, ночлежкой и уборной, рожала им детей, к которым они не питали никаких чувств, и подбирала чужих ребятишек, чтобы заменить тех, которых отняли у нее по прихоти или по расчету.

Вот она и решилась облегчить жизнь Эсси. Конечно, та все равно упадет, но хоть не так скоро. А женщинам нужно заботиться друг о друге — тем более когда отказ грозит смертью. Да-да, она приняла Амоса с распростертыми руками (и ногами), разрешила ему не только смеяться, молоть языком, тереться, долбиться, колотиться и забывать сказать «прощай» или «сладких снов», но делать это снова и снова, пока все происходящее не стало походить на какой-то священный ритуал.

Впрочем, сама она исповедовала другую религию. «Гляди-ка, Мэгги, видишь, как ты ошибалась? Если мальчишек с пеленок правильно воспитать, они поганцами не вырастут. Не станут, едва завидя женщину, сразу же пытаться ее поработить, но оставят ее в покое. Не жалей ласки, и позже, когда они повзрослеют и начнут общаться с другими мужиками — из тех, что желают только нападать и отбирать, а не „быть, как бабы“, — они поймут, что так поступать нельзя. Им даже смотреть на такое будет противно».

Тетушка Би (в отличие от Бьюлы) обожала всех детишек мужского пола — особенно тех, кто посветлее кожей. А девочек — особенно тех, кто потемнее, — либо подчиняла своей воле, либо бросала на произвол судьбы (в чем Бьюла не уставала ее упрекать). Женщинам нужно заботиться друг о друге, это верно. Но эксперимент превыше всего. Нельзя, чтобы на ход его повлияла женщина, неважно, старая или молодая.

Пуа она взяла к себе после того, как