Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина Страница 23

Только через какое-то время Лида обнаружила, что сидит на полу возле кладовки, будто собака, охраняющая собственную плеть, от одного вида которой начинают болеть бока.

«Как же мы сможем жить вместе?» – подумала она. И мысль эта была не о муже, а о конверте, спрятанном за узкой дверью. Ей даже показалось, что из-под нее просачивается желтоватый свет, будто послание источало смертоносное излучение, которого она не заметила сразу. Непроизвольно отодвинувшись, Лида начала подниматься, цепляясь за стену, но ладони скользили по шелкографии обоев в коридоре, и встать никак не удавалось.

И тогда она заревела в голос. Это был именно рев, такого Лида за собой и не помнила, обычно ее слезы были беззвучны и недолги. А сейчас она выла и хрипела, захлебываясь горем, что придавило ее к полу, который она так тщательно мыла каждое утро, чтобы Егору было приятно пройтись по дому босиком, как он любил. Любил… Что-нибудь он любил непритворно?! Эту маленькую девочку? Тогда почему же она растет без него? Или ее мать любил?

«А кто же ее мать?» – почему-то об этом подумалось только сейчас.

И этот интерес сумел пробиться сквозь боль, хотя и он тоже был весь в зазубринах и рвал душу в кровь. Но как-то отвлек, и горло перестало вздуваться криком.

Лида ладонями вытерла слезы и снова вытащила конверт, извлекла из него листок… Нет, ничего конкретного в этом письме не было сказано. Кто же она? Актриса? Гримерша? Помощница режиссера? Да кто угодно… Почему же никаких слухов не возникло? Ведь девочке уже с годик, не меньше… Неужели никто не узнал?

Самой показалось неправдоподобным, но она испытала некое подобие уважения к этой женщине, не позволившей газетчикам трепать имя Егора Быстрова. Стиснув зубы, Лида переняла у неизвестной эстафету молчания и решила не звонить даже сестре, с которой обычно разговаривала каждый вечер. Ей вообще не хотелось ни говорить, ни улыбаться, губы не слушались.

В тот день у нее так и не нашлось сил следом за мужем выйти на домашнюю сцену и актерствовать. А чего она ожидала от человека, умением лицедействовать которого восхищается вся страна? Притворство, поняла она, – вот что было их жизнью, а вовсе не солнечные полоски по полу…

Потом и вспомнить не смогла, каким образом добралась до дивана в гостиной и уснула, бессознательно отвергнув кровать в спальне. Хотя это он должен был лишиться супружеской постели… Но разбираться, кто кому и что должен, когда мутится в голове…

Лида уснула мгновенно и крепко, еще не догадываясь, что черная зима бессонницы ждет ее впереди, от нее не улетишь на теплые острова. Кажется, не снилось ничего. Или сон просто не успел сложиться из прозрачных образов к тому моменту, когда раздался вопль, словно переместившийся во времени: она сама так кричала, когда вскрыла тот конверт.

У нее не оказалось даже нескольких секунд, чтобы прийти в себя: глаза стоявшей перед ней дочери были полны таким ужасом, что Лида мгновенно очнулась. Лет пять уже у девочки не было этих припадков необъяснимого ужаса, они с Егором расслабились – прошло… И вот опять?

На этот раз причина обнаружилась сразу же. Злосчастный конверт желтозубо смеялся ей в лицо: забыла снова спрятать! Она сдавленно вскрикнула, подскочила и вырвала его у дочери. Потом и снимки девочки, которые Ксюша сжимала в другой руке. Пальцы дочери прилипли к глянцу, и на миг Лиде показалось, что она отрывает с кожей, сейчас кровь хлынет…

– Детонька, детонька, – шептала она, обнимая свою пятнадцатилетнюю девочку, которая имела ничуть не меньше прав на счастье, чем та рыжеволосая малышка.

У Ксении, как и у нее самой, были светлые, снежного оттенка завитки. Может, Егор все эти годы только о том и мечтал, чтобы родился ребенок, похожий на него…

Дочь кричала, отбиваясь:

– Что это, мама?! Кто это?

Хотя объяснять ничего не нужно было, раз так закричала, увидев. А фотографии, как назло, рассыпались, будто на просмотре, и маленькая девочка беззлобно смеялась над ними со всех сторон.

«Это и есть ад, – почему-то подумалось Лиде. – Ангелу смешно смотреть на наши муки. Неужели сами виноваты? Ксюша-то в чем?»

– Какой же он гад! – корчась, стонала дочь. – Он же просто последняя сволочь!

Она мрачно поправила про себя: «Не последняя». А вслух сказала:

– Не смей так говорить об отце. Мы еще ничего не знаем. Может быть, это… чья-то злая шутка.

Ксения шумно втянула влагу:

– Шутка?! Да ты посмотри на нее! Вылитая же! Я сроду не видела, чтобы дети так на родителей походили!

– Я тоже, – пришлось согласиться Лиде. – Но ведь бывают же в природе двойники.

Больно толкнув ее в грудь, дочь закричала до того истошно, что она испугалась:

– Да что ты его оправдываешь! Он же предал нас! Дешевка он, а не отец! Только попробуй после этого пустить его домой!

– Не пустить домой? – Лиде такое не приходило в голову.

Как это – просто не открыть дверь? Ничего не объясняя и не выясняя? А вдруг это и в самом деле…

Упав на колени, Ксюша уже занесла судорожно стиснутый кулачок над одним из снимков, но Лида успела перехватить ее руку:

– Ей-то за что?

– За что? За что? – Она вырвалась и резко ударила мать в живот. – А мне – за что?! Ты – мокрая курица, не смогла его удержать, а я должна расхлебывать?

Скорчившись на диване, Лида выдавила через силу:

– Да почему же ты? Как раз ты навсегда останешься его дочерью. Не тебе же он изменил…

Визг заставил ее зажмуриться.

– Да?! А это что? Это?

Фотографии цветными хлопьями закружились в воздухе, одна робко прилегла Лиде на колени. У нее запретной улыбкой дрогнули губы: какая забавная… Можно ли винить ее в том, что она появилась на свет? Где-то глубоко отозвалось почти забытое сожаление: я ведь сама еще могла родить такую маленькую, похожую на него девочку… Смелости не хватило.

* * *

«Хотела бы я, чтобы твой отец был с нами? Честно – не знаю. Не уверена. Делить с кем-то твою любовь, радость касаний, воркующих интонаций, тонкого детского запаха… Даже удары наотмашь по лицу, которые ты отвешиваешь, никому не уступлю! С самого начала ты была только моей, никаких бабушек-дедушек, никакого отца. Образ. Фантом. Пусть он им и останется. Я пережила мечту о нем, окунулась в нее и вышла обновленной, как из пены морской. С тобой под сердцем.