Не сдавайся! - Сара Тернер Страница 22

Не вижу ничего удивительного в том, что он прекрасно слышит свой телевизор: мне его слышно не хуже. Поднимаю сбежавшие штанишки, кладу всю охапку на садовую скамейку и разворачиваю над лужайкой сушилку. В щель в скамейке проваливаются еще штанишки и носочки, и я признаю поражение: этот спор мама выиграла, корзина для белья действительно нужна.

Я чувствую на себе взгляд Альберта. Прежде он не заговаривал со мной, и мне ужасно хочется сказать что-нибудь дружелюбное, но я не знаю, с чего начать. Но он меня опережает:

– Как вы справляетесь? – Альберт оглядывает меня поверх очков.

– Да потихоньку, спасибо, – откликаюсь я. – А у вас как дела? – Прищепка, которую я держала в руке, ломается, и осколки пластика со свистом разлетаются по лужайке.

– Я в порядке, – пожимает плечами он. – Сказать по правде, на этой неделе у меня были проблемы с пищеварительным трактом, но такая юная девушка, как вы, вряд ли захочет слушать о том, как работает – или не работает – старческий кишечник.

Рассмеявшись, я машу рукой, показывая, что все в порядке. Очень мило слышать про себя «юная девушка». Кроме того, разговор о кишечнике все равно лучше, чем если бы мама продолжала меня чихвостить на тему ведения домашнего хозяйства.

– Ох, сочувствую. А никаких таблеток разве нет?

– Уверен, что есть, – кивает он. – Но врачи говорят, что тут, понимаете ли, дело в питании – во всех этих замороженных обедах, что мне привозят по средам, для пищеварения они даже вредны. И к тому же колено меня подводит самым предательским образом. Год назад болело другое колено. Видать, пора мне на живодерню.

– Чепуха! Должна сказать, замороженные обеды – это звучит отлично. Мне бы такие не помешали для Полли с Тедом.

– Они довольно вкусные. Правда, мне пришлось им позвонить и попросить больше не травить меня своими «вегетарианскими понедельниками», а так жаловаться не на что. По крайней мере, это быстро и просто. Представляю, как сложно каждый день придумывать, что бы приготовить на обед.

Я киваю, хотя сама готовила обеды всего пару раз. Еще одна прищепка ломается в руке. Альберт смотрит на обломки, но говорит совсем другое:

– Как себя чувствуют дети? Страшное потрясение для них, очень страшное. А про Эмми что врачи говорят? Простите, вам не обязательно отвечать, у вас, наверное, и времени-то нет на расспросы старого чудака вроде меня.

Я кручу в руках сломавшуюся прищепку, чувствуя, как врезается в ладонь крошечная пружинка, отломившаяся от ярко-розового пластикового крепления. В наш последний визит в больницу мы с мамой так обрадовались, увидев, что у Эмми дергается веко, но доктор Харгривс пояснила, что это скорее непроизвольное движение, а не осознанная попытка что-то нам сказать. По шкале оценки тяжести комы Эмми все еще на самой низкой отметке из возможных.

– Никаких изменений в состоянии Эмми нет, – качаю головой я. – Тед ведет и чувствует себя настолько нормально, насколько, наверное, можно было ожидать. Разумеется, он скучает по маме и папе, но маленькие дети удивительным образом очень быстро приходят в себя. Про его старшую сестру такого не скажешь. Ну вы понимаете, подростки, – заканчиваю я.

Альберт переводит взгляд на кусты роз в дальнем углу своего сада.

– Боюсь, я не так много знаю о подростках. У нас с моей женой Мэвис не было детей.

– Вот как. – Я медлю, пытаясь подобрать подобающий ответ. – Альберт, я не знаю, нужно ли сказать, что мне очень жаль, или нет. Вы хотели детей?

– Да, дорогая, хотели, – кивает Альберт. – Мы потеряли нашего малыша летом 1956 года. Мальчика. Хотели назвать его Томасом. Мэвис потом так и не смогла забеременеть.

– Ох, в таком случае мне правда очень жаль. Это очень грустно.

– Так и есть, но мы прожили вместе долгую и счастливую жизнь. Конечно, после ее смерти я превратился в старого вредного ворчуна, но это не сравнить с несчастьем Эмми и бедным Дугласом… Я не религиозный человек, но я молился за нее.

Теперь, когда он упомянул Мэвис, в памяти мелькнуло смутное воспоминание о том, как Эмми рассказывала, что их соседка умерла и Альберт остался совсем один. А о том, что они потеряли ребенка, она говорила? Вероятно. Стыдно признаться, но в то время меня не сильно волновали рассказы Эмми о смерти пожилой соседки, которую я не знала, и о том, как она беспокоится за Альберта, оставшегося в одиночестве. Альберт был просто соседом, который прячется за занавеской и осуждает меня, как я тогда думала, после того случая с цветочным горшком. Пока он не принес подснежники, я даже не заговаривала с ним. Пора наконец-то набраться мужества и сказать.

– Альберт, мне ужасно стыдно за то, что меня стошнило в ваши цветы, простите меня.

Он смеется таким громким грудным смехом, от которого все его лицо светится, а в уголках глаз под очками появляются морщинки. Даже мама выглядывает на звук посмотреть, в чем дело. Она приветственно машет Альберту, который машет в ответ и смахивает слезу со щеки. Мама застревает на террасе:

– Как там у тебя с бельем, Бет? Обед почти готов.

– Хорошо, я почти закончила, – киваю я, хватая джинсы со скамейки и пристраивая их на сушилку. Я оборачиваюсь к забору. – Альберт, это не смешно! Мне очень-очень стыдно, – говорю я, но помимо воли тоже улыбаюсь.

– Не нужно извиняться, дорогая. Я смеюсь только потому, что вы с тех пор старались на меня не смотреть. Мне уже стало любопытно, заговорите ли вы об этом когда-нибудь.

– Ох. Я хотела, но не знала, что сказать. Эмми с Дугом были в ярости! Говорили, что я просто позорище. В свою защиту могу сказать, что у меня тогда выдалось просто отвратительное свидание, и в итоге количество выпитого вина оказалось значительно больше обычного в опасно короткий промежуток времени. И я вовсе не хотела падать на ваш цветочный горшок, а потом, ну, так получилось…

– Боюсь, моя лаванда с тех пор так и не пришла в себя, – замечает он c озорной улыбкой и подмигивает мне.

А я, глядя на колышущуюся занавеску, представляла его совсем по-другому.

– Честное слово, – я тяжело вздыхаю, – я правда хотела следующим утром постучаться к вам и извиниться, но у меня было похмелье, и мне было очень стыдно, и я просто не смогла подойти, а потом считала, что момент уже упущен. Если честно, я собиралась избегать вас до конца жизни.

Он внимательно разглядывает меня с озадаченным выражением.