Комод с цветными ящиками - Оливия Руис Страница 22

в зале и за барной стойкой. Pobrecita[75], никуда ей было не деться от двух mamás[76]. Леонора стала приходить к нам после своих смен в больнице, чтобы помочь со стиркой. Вскоре, не устояв перед царившей у нас атмосферой испанской таверны, она по собственной инициативе стала помогать на кухне. По вечерам в пятницу, когда работы почти не было, она садилась за стол с несколькими молодыми ветеранами, которые часто собирались у нас. Мне нравилось краем глаза наблюдать за сестрой, в которой оживали убеждения наших умерших родителей. Несколько лукавя, она переписывала историю, в которой ярче всех сияли наши. Мне это казалось прекрасным. Она цеплялась за прошлое, причиняющее боль и дорогое нашим сердцам, о котором все обычно молчали, как будто мы должны были его стыдиться.

Мадрина приходила каждые выходные. Она выбрала заправку. Лучшее место, чтобы заводить знакомства, так она считала. Мимо кафе проходило шоссе, так что недостатка в посетителях у нас не было – от туристов до дальнобойщиков.

Ты застала уже «урезанную» версию кафе, доживавшую свой век с нами, стариками, но когда мы его только купили, у нас была и лавка с продуктами, и гостиница на девять комнат. В одной из них жили мы втроем – твоя мама, Андре и я. Потом мы заняли еще одну для других членов нашей семьи, которые иногда оставались там на ночь. Последний автобус в Нарбонну уходил в семь часов вечера. Отличный предлог, чтобы не возвращаться домой, – мои сестры вовсю им пользовались. У нас было гораздо интереснее. Если Леонора и Меричель оставались ночевать, для Кармен это становилось настоящей пыткой. Ночью она тайно встречалась в той комнате со своими многочисленными поклонниками. Мы с Андре делали вид, что ничего не замечаем. Ему не нравилось, что моя младшая сестра пользуется полной свободой и ей нет дела до того, что говорят люди. А я гордилась. Кармен столько лет была такой, как было нужно другим, и я радовалась, глядя, как она освобождается. В отличие от Леоноры и меня, вечных изгоев, она чувствовала себя француженкой. С тех пор как мы приехали в Нарбонну, мы с сестрами говорили на нашем языке, только если оставались среди своих. Втроем, и еще с tío Роберто и Мадриной, мы от души наслаждались разговором. Но даже появление Андре заставляло нас переходить на французский.

Магия нашего места заключалась в том, что здесь за бокалом вина или игрой в карты исчезали границы между людьми. Шахматная доска, на которой все было разделено на черное и белое, уступила место великолепному танцполу, и среди буйства акварельных красок уже никто не оставался пленником ни своего социального статуса, ни своей национальности.

Не прошло и нескольких месяцев, как твоя мама стала талисманом и для всей деревни, и для туристов. Она пела, танцевала, разыгрывала сценки, и всегда находились те, кто готов был ее слушать.

Никогда не забуду день открытия. Кали так волновалась, как будто ждала гостей к себе на день рождения. Была суббота, первое мая. За неделю до этого мы попросили мэрию каждый день объявлять через громкоговоритель об открытии нашего кафе. «ВНИМАНИЕ, ВНИМАНИЕ, открытие кафе "Терраса", на площади Мэрии, дом 1, состоится 1 мая в 9 утра. Ровно в 9».

Первое мая стало для нас особенным днем. Тридцатого апреля с наступлением сумерек и подростки, и «взрослые дети» собираются вместе. По традиции в этот день они обчищают сады, террасы, каждое крыльцо – забирают все, что оставлено без присмотра, и тащат добычу на площадь. Тот, кто не хочет лишиться своего имущества, оставляет перед домом бутылку или сладости для воришек. А тем, кто не желает этого делать и готов вступить в игру, утром первого мая приходится отправляться на площадь – искать свои садовые стулья, цветочные горшки, велосипеды, гамаки, перголы и качели. Чтобы выкупить свои вещи, они приносят еду и вино. С вечера и до следующего полудня жизнь в деревне кипит – одни убегают, другие преследуют. Был год, когда воришкам удалось даже угнать микроавтобус и прикатить его на площадь.

В то утро, когда мы впервые открывали ставни «Террасы», mi amor, это было что-то! Вся площадь была завалена вещами. Их было так много, что юным похитителям приходилось складывать их в кучи. Одна старушка уже кружила по площади с пирогом в руках, разыскивая свое добро. Парень лет четырнадцати собирал дань. И оба хохотали. Никто не думал о возрасте или статусе, все получали радость от игры.

К десяти утра площадь была заполнена людьми. В кафе вошел старик, за ним еще несколько, и первый с широкой улыбкой обратился ко мне по-испански:

– Bienvenido en tu casa, cariño. Ya lo sabes, su casa es mi casa, y me lo voy a aprovechar![77]

Два других расхохотались, и один добавил:

– ¡NUESTRA casa, coño![78]

Остальных, казалось, совершенно не смущало, что они ничего не понимают, они стремились захватить лучшее место для игры в белот[79]. Небольшая компания сидела за этим столом тридцать семь лет, общаясь на смеси окситанского, испанского, арабского, португальского и французского и лишь наполовину понимая друг друга. Конечно, не обходилось и без сплетен о соседях, и мы были первыми, кто их узнавал. Но никого здесь не судили за происхождение или цвет кожи, и это было приятно.

Постояльцы и завсегдатаи стали для нас второй семьей. Когда началась реконструкция плотины, у нас три месяца жили рабочие. Среди них был горячий поклонник капитана Кусто, который рассказал Кали тысячу подробностей о жизни китов и дельфинов. Был и еще один человек – он говорил всего одну фразу, на окситанском: «Escota quand plòu» – «Слушай, как идет дождь». В зависимости от интонации она служила ему и вместо «пожалуйста», и вместо «здравствуйте», и вместо «спасибо». Возможно, другие слова казались ему недостаточно поэтичными. Каждый первый понедельник сестра Мадрины за десять франков гадала на картах, это привлекало особую публику. Мы даже перестали праздновать Рождество у Леоноры, нам было жалко закрывать кафе. Всем, кто был одинок, в эти дни пришлось бы сидеть дома.

* * *

Раз в месяц я беру Кали на танцы. С шести до восьми вечера она танцует с отцом. Все что угодно: пасодобль, танго, вальс и его вариации, например яву. Когда наступает час аперитива, оркестр играет легкую музыку. В восемь вечера атмосфера меняется, мы с Кали занимаем уголок танцпола и впадаем в транс, отдаваясь новой музыке, более ритмичной и богатой. Андре ее не понимает. Обычно нам хватает часа, чтобы набеситься, как выражается Кали, потом я веду ее домой спать. В кафе, когда все уходят, мы с ней тоже танцуем вдвоем.

Иногда Кали танцует с кузиной Меричель. Они превратились в прекрасных сияющих девушек и любят друг друга как сестры. Это сближает нас с Леонорой. Жизнь в кафе развеяла мои страхи, они ушли, уступив место доверию – к себе, к другим.

В день весеннего праздника Андре, против своего обыкновения, остается на танцах после восьми. И, кажется, считает меня красивой – возможно, все благодаря мускату. Возвращаясь домой, я с нетерпением переступаю воображаемую границу, которая разделила нас после зачатия Хуана. Все очень нежно, просто и естественно, как между двумя людьми, которые давно знают друг друга, но в то же время с животной страстью, как между теми, кто друг друга забыл. В моей душе снова поселяется надежда. Ненадолго.

К счастью, дни в кафе пролетают быстро. Нет времени жалеть себя – только тех, кто поверяет нам свои горести и кому нужна наша забота. Их так много по ту сторону стойки. И они не скупятся на доброту к своей маленькой Рите. Твой дедушка тоже был по-своему добр ко мне. Наши тела со временем обрели общий язык, но близость, которую мы испытывали в постели, длилась недолго. Резкие возвращения к реальности причиняли мне боль.

* * *

Истории любви в нашей семье не всегда пишутся полутонами. Иногда краски яркие, настоящие. Твоего отца мама встретила