Сначала женщины и дети - Алина Грабовски Страница 21

запястье. На ней был лавандовый комбинезон и ослепительно белые кроссовки, которые она как будто каждый вечер замачивала в хлорке. В школе я носила атласные сарафаны поверх обтягивающих нейлоновых кофточек и постоянно проглатывала резинки с брекетов. В доинтернетную эпоху никто не учил нас бороться с подростковыми комплексами.

– Мисс Лайла, – говорит она и бежит ко мне, будто боится не успеть на отъезжающий автобус, – мне нужно добавить в список еще один колледж!

Директор Кушинг открытым текстом запретила мне это делать. София подала заявки в тринадцать колледжей, все гуманитарные, а ее отец настроен скептически. Кому нужен очередной филолог со студенческим кредитом в 50 штук? – написал он мне. Я делаю глубокий вдох и превращаюсь в человека, каким должна быть согласно моим должностным требованиям: организованная, профессиональная, превосходно справляющаяся с многозадачностью. София – не я, но я знаю, каково это – быть Софией.

– У тебя уже очень хороший список, – говорю я.

София склоняется над моим столом и включает лампу.

– Но в нем нет ни одного колледжа Нью-Йорка.

– В Нью-Йорке самая высокая плата за обучение.

– Да, но Люси говорит, что богатая культурная среда необходима студентам нашей специализации.

София готова прыгнуть за Люси в горящий вулкан по первому зову.

– Хм-м, – я вращаю в пальцах ручку, стараясь скрыть скептицизм. – И что это за специализация?

– Я точно не знаю, – она садится на стул для учеников; я не успела вернуть его на место напротив стола, и он стоит рядом с моим. – Городское планирование, литературное творчество… Что-то нетрадиционное.

Решаю не говорить ей, что все мои одноклассницы, выбравшие для изучения «нетрадиционные» специальности, теперь торгуют марихуаной из багажников своих «приусов».

– А почему не математику или инженерное дело? Ты же в прошлом году победила на математическом конкурсе.

У нее вырывается недовольный стон.

– Это было в первый и последний раз. Я согласилась участвовать только потому, что директор Кушинг мне мозг вынесла, что не участвует никто из девочек.

Кушинг славится тем, что подталкивает девочек в традиционно «мужские» сферы. Говорят, в детстве родители не разрешали ей даже носить кроссовки: боялись, что она станет оторвой, как братья. Твердили, что женщинам даже бегать неприлично, максимум можно ходить быстрым шагом.

– Давай пока повременим с новым колледжем. Лучше поработай над вступительным эссе.

София считает свое вступительное эссе гениальным. Я считаю его катастрофой. Она включила в него рецепты жен пилигримов, тексты песен о печальных закатах над морем, цитаты из второго тома «Одиссеи», размышления о смерти никому не известной поэтессы восемнадцатого века и краткое изложение теории струн, кажется списанное с «Википедии».

– Я как раз его переписываю, – сказала она, – от третьего лица.

– От третьего лица? – София кивает. Моя работа отчасти заключается в том, чтобы убедить учеников, что мысли, которые я им подсказала – их собственные. – Может, тебе написать о брате? – предлагаю я. – Ты говорила, вы близки. Или о матери.

– О ней я писать не стану, – отвечает она резким изменившимся тоном. Я заинтригована.

– Но почему? В твоем списке тем было про мать.

– Слишком личное.

– Это и есть личное эссе, – замечаю я.

– Не хочу, ясно? – Она теребит кольца в ушах, и я вижу, что ее руки дрожат. – Мы с ней почти не видимся.

Будь я собой, а не мисс Лайлой, я бы ответила: так именно это им и нужно. Травма! Боль! Иное мировосприятие! Примерных девочек из пригорода и без Софии навалом.

Но в школе я себе такого не позволяю.

– Возможно, – осторожно замечаю я, – если тема чувствительная, то как раз и значит, что об этом стоит написать.

Она прекращает теребить сережку.

– Мне от этого легче не станет. Если я о ней напишу.

– Смысл не в том, чтобы тебе стало легче, – я улавливаю в своем голосе раздраженные нотки и откашливаюсь, – а в том, чтобы рассказать о себе.

– Моя отсутствующая мать – не я.

Момент тишины повисает между нами, словно туго натянутая простыня.

– Я не то имела в виду.

София окидывает меня колючим взглядом, царапающим кожу.

– Так бы и сказали: без нее я ничего интересного собой не представляю. – Ответить я не успеваю: она отодвигает стул и пересекает кабинет таким тяжелым шагом, что ножки моего стола подрагивают.

– Отличная работа, – говорит миссис Джонсон, когда дверь за Софией с дребезгом захлопывается. – Теперь понимаю, почему в школы стараются привлечь молодых вроде вас.

Я раздумываю, не остаться ли на месте – за поцарапанным столом, залитым желтушным цветом лампы, в котором всякий, кто сидит напротив, кажется больным. Но мисс Лайла так бы не поступила, ведь мисс Лайла недавно стала временным консультантом по поступлению в дополнение к основной работе, так как миссис Браун решила продлить декретный отпуск на неопределенный срок. Вдобавок мисс Лайла – одна из немногих сотрудников, считающих благополучие учеников не только приоритетной задачей, но и своей личной ответственностью.

– Только не вздумайте побежать за ней, – добавляет миссис Джонсон. – Им это не нравится.

Но я уже выскочила в коридор и направляюсь туда, где всегда прячутся расстроенные девушки. В женский туалет.

В туалете Оливия Кушинг стоит у треснутой раковины – той самой, через которую тянется длинная трещина, тонкая и черная, как волосок. Это старая часть школы: плитка здесь грязная, ковролин замызганный, а вдоль стен висят открытые трубы, похожие на кишки.

– Здрасьте, – произносит она с натянутым дружелюбием, и я догадываюсь, что в руке, которую она спрятала за спину, сигарета или пакетик с таблетками.

Но мне все равно. Я не даю ей заговорить, прикладываю палец к губам и указываю другой рукой на дверь.

– Иди, – шепчу я, и она выходит. На самом деле, не такая уж она ужасная, что бы про нее ни болтали в учительской. Наверно, трудно быть дочерью директора. Она вечно ходит по коридорам такая угрюмая, такая сутулая, будто доброго слова в жизни не слышала. Но я чувствую, что внутри у нее, как и у многих ребят, оголенные провода. Она всю школу спалит дотла, если в неподходящий момент ударить ее по больному.

В другом углу туалета кто-то тихо разговаривает. Я присаживаюсь на корточки и вижу под дверью последней кабинки не одну пару ног, а две.

– Она просто пытается быть реалисткой, – слышу я голос, дружелюбный, но нетерпеливый. Так говорят с подругой, реагирующей на ситуацию неадекватно. – Она права, твоему эссе не хватает… связности.

– Я знаю, ты пытаешься меня поддержать, но получается наоборот.

– Мне кажется, написать про мать – хорошая идея.

– Еще бы.

– Что это значит?

Я прислоняюсь спиной к стене у раковин, съезжаю